...месяца ...числа
ПЕСНЬ ВЫХОДЯЩИХ С РАДОСТЬЮ НАВСТРЕЧУ УБИЙЦЕ
Вот ветер принесло из царства мертвых. Плод неба сумрачного - Солнце под ветром западным во всем своем сияньи закатилось (сияние порока наполняет нас, мерцая сквозь призывность этих форм): Чужое людям всем Чужое всем богам во всем теперь подобное цветку скатилось с грохотом.
Навстречу зреющему - выйди и силой этой на мгновение заплачь, и скорбью этой навсегда убей.
...месяца ...числа
УБИЙСТВО ГУЛЯЩЕЙ МУРАСАКИ
Чтобы убить ее, надо сперва убить этот пошлый костюм. До нее самой - в сердцевине костюма, до самого сокровенного, спрятанного в его глубине, я не могу добраться: там внутри она уже мертва. Каждую минуту она умирает навеки. Сотни тысяч, миллиарды смертей умирает она... Смерть для нее - ничто кроме танца. С тех пор, как танец вселился в нее, - мир снова стал пляской... Луна - снег - цветы, горение пламени, неподвижность, стремление потока вырваться из плотины - все это танец; ароматами дышит он, овевая тело допевающей свою песнь Мурасаки. Ничто не тяготит ее в этом аромате Смерти, похожем на красную тушь; она вся раскована. И чем больше она избавляется от преград, тем глубже проникает в нее мой клинок, ближе к смерти ее. В этот миг у него - иной смысл: он не входит внутрь, но - выходит внутрь. Раскованность Мурасаки ранит меня, - нет, на меня обрушивается непосредственность. С падения начинается мое брошенное тело, подобно тому, как начинается утро с краешка лепестка розы. Убийце, наверное, известны самые разнообразные вещи. В самом деле, слова "убивать" - "узнавать" очень схожи друг с другом. О том, что есть молитва падению, что именно человек, отбросивший свое тело, должен стать вещью, неповторимой в своей красоте, - все это мы, словно роза, познавшая рассвет, знаем теперь хорошо.
...месяца ...числа
Убийца ходил в гавань сегодня. Обращенное к свету пиратское судно готовилось к выходу в море. Блики утреннего солнца играли на корявом стволе у прибрежной сосны. Там повстречал он одного из своих друзей-пиратов - Вожака. Тот провел его в одну из кают стоявшего на якоре судна. Якорь, увешанный гроздьями тяжелых кораллов, спускался в ярко-синюю воду. Управлял же всем этим незнакомый нам полдень. - Ты идешь в неизвестность? - с завистью вопрошает убийца. - В неизвестность? Вы это так зовете? А по-нашему это - царство потерянное. Пират летит. У него нет границ, нет длительности... Для нас не иметь невозможного - значит не иметь и возможного. - Вы это открыли... - Мы это просто видим. Переплывая море, пират всегда возвращается именно туда, куда и плывет. Когда мы обходим острова, где расцветают цветы, мы ищем жар золота. Сокрытого в этих островах. Мы вездесущи. Говорят, мы бороздим море и занимаемся грабежом, но ведь богатство и без того всегда было нашим. Уже с рождения все сущее - наше. И я знаю, что сто восемьдесят прекрасных рабынь, захваченных недавно, - неважно, видели они нас когда-нибудь или нет, - всегда принадлежали нам. И создание, и открытие - нечто "бывшее всегда", и значит - бесконечное. Незнакомое - это потерянное. Потому что мы вездесущи. Убийца! Не души совершенства, что подобно цветку. Именно море - и только море - делает пирата вездесущим. Переступи на наш борт через этот ничтожный порог, что сейчас перед тобою. Сильное - это хорошее. Слабые не могут вернуться. Сильные могут терять. Слабых терять заставляют. На другой мир они смотрят сквозь пальцы... Стань же морем, Убийца! Когда утренний бриз трогает верхушки сосен, в груди у пиратов словно бы раскрывается колышущийся ветер. И мы снова, зажимая в ладонях священные нуса, возденем руки в молитвах своих Хатиману. Молитвы наши - за существование, за предрешенность. Молитвы вездесущих всегда таковы. Стань же морем, Убийца! Море - берегами очерченная безбрежность. Когда космос бросает тень на чистейшую голубую воду, - это тень, которая существовала всегда.
Появившиеся вдруг из-за красных холмов проповедники, завидев убийцу, в страхе попадали на колени. В темной пучине пролива прошла мертвенно-бледным оттенком стая акул, всколыхнув жемчужные раковины. Сколько раз в тени знамени Хатимана поселялась Смерть - но каждый раз, налетая с южных своих островов, ветер пьянящий сметал ее вмиг. - О чем задумался ты, убийца? Тебе нужно бы стать пиратом... Нет же - ты был пиратом. И сейчас ты к этому возвращаешься. Или ты скажешь, что уже не сможешь вернуться? Но убийца молчал. Только слезы его текли, не переставая. Провал между ним и другими - для него неизбежен. Существует он изначально, поскольку с провала он начинается. Это и в миру вещь загадочная. Благоухание сливы разливается в кромешной тьме. Благоуханье - провал. Зреющие тихим полднем плоды - провал. Что за жестокая милость - быть юным... Не говоря уже о том, что существуют, наверное, космические муки жизни, когда веришь, что можешь с собой что-то сделать. Ветер приказывает блестеть зарослям на другой стороне; стоит ему лишь приблизиться к телу - и наползают на заросли тучи. Так ветер подымается постепенно, выше - над каждым из наших сердец. Сияние мира заключено в этом миге. Что есть цветенье цветов? С каждым днем увядающая все больше под лучами слабеющего осеннего солнца хризантема - почему сохраняет свои очертания? Почему их так трудно сдвинуть? Почему они так наполнены вероятностью своего распада, и тогда почему это может быть Вечностью? Что до пиратов, то в отсутствие берегов нет Вечности, пусть даже он и сказал так - что дальше? Потому и не в силах убийца удержать этих слез. Цветение одной только розы - большее утешение в круговерти человеческой жизни. Лишь потому убийца выдерживает: он не полетит к неизвестному. Что-то внутри у него всегда будет препятствием для прыжка, будет удерживать его от прыжка. Мягко - и безжалостно. Уподобляясь той чашечке цветка, что и в разгаре лета не теряет своей изумрудности. Она - удерживается. Потому что цветам не взлететь. Пират! Слышал ли ты Повесть о горе Хибари? Повесть о кормилице принцессы, что притворилась безумной и бродила по Горе Поющих Жаворонков, продавая цветы? Давай торговать цветами, Пират? Давай притворимся для этого помешанными...