– Я у него поинтересовался, кто в день убийства и накануне его побывал в доме из посторонних. Вот тут список, – передал он листок с фамилиями Тартищеву. – Партнеры Богдана Арефьевича, его племянник, подруга Анны Владимировны по театру, репетитор старшего мальчика, молочник, возчик с дровяного склада, посыльные, почтальон. Все хорошо известные в доме люди. Все они побывали до пяти вечера. Был ли кто после этого, он уже не видел.
– Хорошо, с кучером все понятно! Переходи к няньке.
Алексей придвинул следующую порцию листов бумаги.
– Нянька – Василина Акимова Кулешова. Тридцати двух лет от роду. Девица. Приехала в Североеланск из деревни Богуславка Каинского уезда. Нянькой ее приняли в дом Ушаковых по рекомендации давней знакомой Анны Владимировны, жены купца Мячина, у которого жила в няньках старшая сестра Василины Варвара. Лет восемь назад Варвара вышла замуж за одного из приказчиков купца и уехала с ним в Томск, где у Мячина торговые склады и крупяная фабрика.
– У этого Мячина... – опять открыл было рот Вавилов, но поперхнулся, поймав грозный взгляд Тартищева. И тогда Иван с вызывающим видом развалился на диване, заложил ногу на ногу и закурил.
Алексей продолжал свой доклад:
– В доме Ушаковых Василина живет с момента рождения старшего сына Николая, то есть более десяти лет. Тогда еще Анна Владимировна вовсю играла в театре, и мальчик вырос полностью на руках няньки. Младшим мальчиком, по ее словам, хозяйка занималась больше, чем старшим, но няньке тоже забот хватало. Тема был крайне болезненным мальчиком, избалованным и капризным.
– Не уходи в ненужные подробности, – предупредил его Тартищев. – Говори конкретно, что еще занятного нянька рассказала?
– По большей части то же самое, что и конюх. Правда, вспомнила гораздо больше имен посетителей, но это также все обычные в доме люди. По ее словам, что хозяин, что хозяйка известны в городе как люди добрые, не жадные, отзывчивые. Многим помогали, и изрядно, поэтому некоторые людишки, как Василина их называет, их добротой частенько пользовались, но резона убивать всю семью ни у кого из них не было. Кто ж будет убивать курицу, которая несет золотые яйца? А напоследок она рассказала мне, что... – Алексей сделал паузу и окинул Тартищева и Ивана многозначительным взглядом, – часа за два до отъезда хозяйки и Темы в монастырь в доме появился ученик шестого класса частной мужской гимназии Рейница Витольд Журайский, который три или четыре раза в неделю давал уроки старшему сыну Ушаковых. Николай был не слишком прилежным учеником и даже имел летнюю переэкзаменовку по арифметике и географии. Так вот, вместо того чтобы заниматься уроками, учитель и ученик принялись стрелять пистонами из детского свинцового пистолетика, который принес с собой Журайский, сначала в комнате у Николая, потом перешли в гостиную, появлялись на кухне, в столовой. Причем громко хохотали, когда кто-нибудь из прислуги пугался выстрелов. Горничная при этом тоже хохотала и всякий раз взвизгивала, когда Журайский направлял на нее пистолет и кричал: «Руки вверх!» или «Сдавайся!».
Маленький Тема бегал за озорниками хвостиком и умолял их дать ему хотя бы разок выстрелить из пистолетика. Мать хозяина пыталась их урезонить, но Журайский положил на стол в гостиной ленту с пистонами и ударил по ним рукоятью пистолета. Хлопок получился громкий, как при настоящем выстреле. Евдокия Макаровна даже подскочила на стуле от испуга и подняла крик на весь дом, особенно когда заметила на скатерти прожженные порохом дырки. За такие пакости мне в детстве тоже изрядно попадало, – усмехнулся Алексей и уточнил: – После этого за озорников взялась Анна Владимировна, отругала их и выдворила из комнат. Николая, кажется, оттрепала за ухо, а Витольду пригрозила, что откажет ему в репетиторстве, потому что он не умеет вести себя прилично в чужом доме. Мальчишки ушли в комнату Николая. Хозяйка в это время велела Василине собирать Тему в гости, а горничной приказала предупредить Никифора, чтобы он заложил экипаж для поездки в монастырь... – Алексей перевернул последний лист бумаги и накрыл его ладонью. – Вот, в принципе, и все, что мне рассказала нянька. Думаю, нам следует навестить этого Журайского, и немедленно. Хотя пистолет у него был игрушечный, но стрелять-то он стрелял... И потом, никто не знает, когда он ушел от Ушаковых.
– Сам Ушаков вообще про него не вспомнил, – уточнил Тартищев. – Вполне возможно, он об этом Журайском вовсе не знает.
– Да, детьми полностью занималась Анна Владимировна, – согласился с ним Алексей. – Василина говорит, что учителей она многих перебрала, пока не остановилась на Журайском. Дескать, молод еще, но не пьет, не сквернословит, и тем пяти рублям, что она ему платила в месяц, рад будет, так как вынужден сам зарабатывать, чтобы оплачивать учебу в гимназии. Мать у него старая, больная женщина.
– Про выстрелы Ушаков тоже не упомянул, вероятно, работал в кабинете, а здесь, насколько вы заметили, двойные двери, так что шум извне не пробивается. – Тартищев посмотрел на часы. – Четвертый час ночи. Самое собачье время, но делать нечего. Придется ехать к Журайскому. Пока этот гимназист – единственная зацепка в нашем гнилом деле.
Глава 3
– Итак, потрудитесь объяснить, милейший, с какой целью хранились в вашем доме охотничья дробь, порох и пули? – уже третий раз подряд задавал один и тот же вопрос Федор Михайлович Тартищев, но высокий молодой человек, широкоплечий, светловолосый и голубоглазый, про таких говорят: «кровь с молоком», по-прежнему молчал и лишь таращился на него круглыми от испуга глазами. Прежде розовые щеки юноши побледнели, лицо осунулось, а глаза то и дело косили в сторону нескольких человек в штатском, перетрясших и обыскавших все в доме, где он жил вместе с матерью и кухаркой. Ему уже объяснили, что это агенты сыскной полиции, а он сам подозревается в совершении тяжелейшего преступления. В соседней комнате приводили в чувство его мать, упавшую в обморок, стоило полиции переступить порог их скромного домишки на окраине Североеланска.
Во время обыска Витольд Журайский, сын отставного коллежского асессора, происходившего из дворян Виленской губернии, римско-католического вероисповедания, восемнадцати лет от роду, сидел, забившись в угол, под присмотром одного из городовых и с неподдельным ужасом на лице наблюдал, как сыщики выносят и складывают на столике в крошечной гостиной несомненные улики его злодеяния: мелкую дробь в двух жестяных банках, более крупную в матерчатых, а порох – в бумажных мешочках, а также четыре конические и две круглые пули.
Затем на чердаке в груде старой рухляди обнаружили пятизарядный револьвер с надставленным курком и испорченным барабаном, который при взведенном курке не прокручивался, а из-под крыльца извлекли металлический кистень. Его более тяжелая часть была покрыта засохшей кровью с прилипшими к ней волосами.
Увидев револьвер, Журайский тут же упал в обморок и, когда его попытались привести в чувство с помощью нашатыря, все равно ничего вразумительного пояснить не смог, только плакал и утверждал, что последний раз держал револьвер в руках два дня назад на Кузнецком лугу. Там он в компании с двумя приятелями-гимназистами пятого и седьмого классов Григорьевым и Есиковым стрелял по самодельным бумажным мишеням.
Вернувшись домой, Журайский оставил револьвер в кармане гимназической шинели, но на следующий день его там не обнаружил. И решил, что его забрала матушка, которая давно грозилась его выбросить. Матушка ни в какую не признавалась, и он, крепко с ней поссорившись, отправился на уроки к Ушаковым. С собой Журайский прихватил игрушечный пистолет, так как считал себя человеком слова и давно уже обещал Николаю показать настоящее боевое оружие, но из-за происков матушки пришлось ограничиться стрельбой пистонами. Для этих целей он приобрел на две копейки десять бумажных лент пистонов в галантерейной лавке купца Мохнатова.