предположений можно теперь видеть, что идея политического демократизма, преследуемая Советом народных уполномоченных, была неисторической мыслью.
Она хотела создать мост, переходную ступень от капитализма к социализму. Но для этой дели демократизм но годится.
Её неисторичность чувствовалась уже во время революции. Она не годилась буржуазии и не годилась рабочим, - так чувствовалось, хотя ни та, ни другая сторона не высказывалась против этой мысли. Буржуазия не считала умным выступать против демократизма, а рабочий класс, - тот самый рабочий класс, который в 1904, 1905 и 1908 годах под влиянием высокого возбуждения боролся за демократизм и относился теперь к нему весьма индифферентно. Обеим сторонам годилась теперь лишь диктатура: буржуазии - белая, рабочему классу - красная. Обе стороны, по-видимому, чувствовали, что предложение демократизма было на самом деле компромиссным предложением. Но ни та, ни другая сторона не желали компромисса, соглашения. Своя власть была для обеих сторон лучше, чем какая бы то ни было народная власть.
Народная власть, демократия, являлась в Финляндии конституцией предыдущего года. Она была получена в марте от русской буржуазной революции. Она не была на бумаге, не являлась общепризнанным основным законом, но в самом деле существовала. Это не был полный демократизм, - далеко не такой хороший, как позже в проекте совета народных уполномоченных, - но он был настолько хорош, насколько демократизм в буржуазном государстве когда-либо может быть. Итти дальше по пути демократизма, - иначе говоря, по пути „мирной” классовой борьбы, - исторически невозможно.
Теперь после всего легко сделать это важное наблюдение. В прошлом году в Финляндии это было гораздо труднее. Относительная слабость финляндской буржуазии, её слабость в парламентарной борьбе и неимение ею войска, могли соблазнить нас, социал-демократов, на увлечение демократическим миражем, на стремление к социализму через парламентарную борьбу и демократическое народное представительство, или итти, значит, тем путём, по которому историческая действительность не могла к нему итти, - могли соблазнить нас на стремление избежать социалистической революции, избежать промежуточной ступени между капитализмом и социализмом, диктатуры пролетариата, которой историческая действительность не может избежать.
Демократизм прошлого года казался нам верной программой не только прошлой, но и будущей истории. Он казался лишь неполным и слабым для того, чтобы годиться для созидания социализма. Для этого его нужно было дополнить и укрепить. Да, он был слаб, слишком слаб. Мы не заметили того, что он был настолько слаб, что его нельзя было даже укрепить. Слабость была его главным свойством, как вообще она являлась всегда главным свойством демократизма в буржуазном государстве. Правда, он был слаб и для поддержки буржуазии, но ещё слабее он был для рабочего класса. Его единственное, исторически важное преимущество, преимущество для обеих сторон, - значит, противоречивое преимущество, - заключалась в том, что являлось вообще всегда преимуществом демократизма, а именно - в том, что он, давая классовой борьбе возможность развиваться сравнительно свободно. Он дал возможность ей развиться до той ступени напряжения, когда оставалась лишь возможность решения вопроса оружием, т.е. когда историческое задачей этого самого демократизма должно было быть первым свалиться, как ненужная, своё дело исполнившая, старая сгнившая ограда между двумя наступающими фронтами.
3. Таинство причастия в кровавой борьбе.
Когда финляндская буржуазия в конце января скомандовала своих белогвардейцев в наступление, то социал-демократия взбесилась в защиту демократии. Буржуазия отнимет, уничтожит демократизм, - кричали со стороны социал-демократии. - Пожар! Демократия в смертельной опасности! Так и было. Буржуазия хотела раз навсегда избавиться от своего бессилия, освободиться от всяких отрад демократизма, которые, во всяком случае, являлись ей помехой, хотя и не представляли опасности; она хотела воздвигнуть голую классовую власть, свободную власть грабежа, „строгий порядок”, как тогда говорилось, республику или монархию палачей, как теперь выясняется.
Так хотела буржуазия. Социал-демократия ответила на это революцией. Но во имя какого лозунга? Во имя рабочей власти? Нет, во имя демократизма. Во имя такого демократизма, которого нельзя было бы отнять.