Фирдоуси Абулькасим. Шахнаме. Том 2

 АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ОТДЕЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ

ФИРДОУСИ

ШАХНАМЕ

ОТ СКАЗАНИЯ О РОСТЕМЕ И СОХРАБЕ ДО

СКАЗАНИЯ О РОСТЕМЕ И ХАКАНЕ ЧИНА

Перевод Ц. Б. Бану-Лахути, комментарии А. А. Старикова

ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР

Москва

1960

Редакционная коллегия серии «Литературные памятники»

Академики: В. П. Волгин (председатель), В. В. Виноградов, Н. И. Конрад (зам. председателя), И. А. Орбели, М. Н. Тихомиров, члены-корреспонденты АН СССР: Я. И. Анисимов, Д. Д. Благой, В. М. Жирмунский, Д. С. Лихачев, профессора: Л. Л. Елистратова, Ю. Г. Оксман, кандидат исторических наук Д. В. Ознобишин (ученый секретарь).

ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР Л. Л. СТАРИКОВ.

Редактор перевода А. Азер.

От редакции

Второй том перевода «Шахнаме» является продолжением первого тома, вышедшего в 1957 г. За время подготовки второго тома коллектив понес тяжелые утраты: в день выхода в свет первого тома скончался редактор перевода Абулькасим Лахути, который много работал и над вторым томом. Его труд продолжен новым редактором перевода А. Азером. Вскоре после выхода в свет первого тома скончался также ответственный редактор издания, член-корреспондент АН СССР профессор Е. Э. Бертельс.

Предлагаемый второй том содержит: стихотворный перевод «Шахнаме» от сказания о Ростеме и Сохрабе до сказания о Ростеме и хакане Чина, сделанный Ц. Б. Бану-Лахути, под редакцией А. А&ера; комментарии к тексту и переводу поэмы А. А. Старикова.

Принципы работы над первым томом сохранены и в настоящем издании.

Народный чтец «Шахнаме» (Иран, XX в.)

С оригинальной фотографии из частной коллекции.

КЕЙ-КАВУС (Продолжение)

[СКАЗ О СОХРАБЕ] [1]

^[14515] О многом ты слышал, послушай сейчас[2]
О битве Ростема с Сохрабом рассказ.[3]
Без слез эту повесть кто б выслушать мог?
Чье сердце бы гневом Ростем не зажёг?
Коль с ветки зеленой невызревший плод[4]
Нежданно примчавшийся вихрь унесёт —
Сочтешь его правым и доблестным ты,
Иль чужд он и доблести, и правоты?
Когда справедлив умиранья закон,
¹⁰ О чём этот вопль и рыданья, и стон?
К сей тайне извечной заказан нам путь,
За эту завесу нельзя заглянуть.
Кого не манила заветная цель?
Но дверь ни пред кем не открылась досель.[5]
Быть может, кончину ты благом сочтёшь,
Блаженство в приюте ином обретёшь.
Ведь если бы хищницу-смерть укротить,
То старых и юных земле не вместить.
Где пламя свирепое вспыхнуло вдруг,
²⁰ Там все неминуемо вспыхнет вокруг.
В том бедствии грозном конца б не избег
Ствола одряхлевшего свежий побег.
Любого, не глядя, он молод иль стар,
Сжигает безжалостно смерти пожар.
И юноши радость — увы! — не прочна:
Ведь смерти причина — не старость одна...[6]
Таков бытия непреложный закон.
Коль чистою верой твой дух озарён,
И если с тобою не знается бес —
³⁰ Смиренно склонись перед волей небес!
Будь рьян в благочестьи, откинувши лень,
Чтоб встретить достойно последний свой день.
Стремись к одному лишь, готовясь к пути,—
Благие деянья с собой унести.[7]
Теперь запою о Сохрабе, о том,
Как юный воитель сражался с отцом.

[Ростем едет на охоту]

Поведаю сказ миновавших времен,[8]
Который дехканом до нас донесен.
Дехкану рассказывал старый мобед:
⁴⁰ Однажды Ростем пробудился чуть свет.
Соскучась, на лов собрался великан;
Он стан опоясал, наполнил колчан,
Затем оседлав своего скакуна,
Которому сила слоновья дана,
Помчался к Турану, взметая траву,
Подобный голодному ярому льву.
Равнина пред ним на просторе легла,
Онагры там носятся, нет им числа.
От радости вспыхнув, к охоте готов,
⁵⁰ Коня погоняет Даритель венцов.[9]
Немало онагров ездок удалой
Сгубил булавою, арканом, стрелой.
Из хвороста после костёр он развёл,
И выбрав ему приглянувшийся ствол,
Могучей рукою тотчас ухватил
И вырвал, и в вертел его обратил.
Онагра огромного, легче пера
Вращая, изжарил на углях костра.
Съел целую тушу, пируя один,
⁶⁰ И высосал мозг из костей исполин.
Насытясь, воды в роднике зачерпнул,
Испил и в тени, утомлённый, уснул.
Тем временем Рехш, его конь боевой,
Бродил, насыщаясь травой луговой.
Нагрянул внезапно дозор верховых
Туранских бойцов — семь ли, восемь ли их.
Заметили резвого Рехша следы
И стали искать в тростниках, у воды.
Лишь только увидели чудо-коня,
⁷⁰ Решились его увести, полоня.
Уже за арканом аркан занесён,
Помчались наездники с разных сторон,
Но конь боевой, их завидев едва,
Навстречу кидается яростней льва.
Лягнул одного и убил наповал,
Другому он голову вмиг оторвал.
Лежит уже третий поверженный враг,
А всё скакуна не осилят никак.
Но вот изловчились—накинут аркан,
⁸⁰ И пойман туранцами конь-ураган.
Поймали и в город угнали, спеша,
Чтоб верного не упустить барыша.
[Среди кобылиц очутился скакун — [10]
А было их сорок — отборный табун.
Из тех сорока, из всего табуна
Желанный приплод принесла лишь одна.]
От сладкого сна пробудившись, меж тем,
Коня боевого окликнул Ростем,
Весь луг исходил, но любимца нигде
⁹⁰ Не видит. Об этой нежданной беде
Горюя безмерно, боец-великан
На поиски Рехша спешит в Семенган.[11]
Себе говорил он: «Куда я пойду
Пешком, обреченный тоске и стыду,
Груз палицы тяжкой и стрел, и меча,
И барсову шкуру, и шлем волоча?[12]
Как стану пустыни теперь проезжать,
Как стану отныне врагов поражать?
Что скажут туранцы? — Вот Рехша проспал
¹⁰⁰ Ростем: видно спать, словно мёртвый, он стал! —
Что делать? Терпи, коли так суждено.
Горюй, не горюй, остаётся одно:
В доспехах, с оружием, пешим идти;
Быть может, удастся на след набрести».
Под ношею тяжкой, утратив покой,
Угрюмо шагал он, терзаясь тоской.

[Ростем приходит в Семенган]

И вот Семенгана достиг великан.
Дошло до царя и вельмож в Семенган,
Что пеший идет к ним Даритель корон,
¹¹⁰ Что Рехш, его конь огневой, уведён.
Властитель и вся венценосная знать
Помчались верхом исполина встречать,
И мыслят, увидя Ростема чело:
То ясное солнце над миром взошло!
Могучий приветные слышит слова;
Ему говорит Семенгана глава:
«Что сталось? О взысканный щедро судьбой,
Кто, дерзостный, вздумал тягаться с тобой?
Друзья тебе все в этом мирном краю,
¹²⁰ Охотно мы волю исполним твою.
Владыкою будь над страной и людьми,
Сокровища наши и жизни возьми».
Та речь успокоила богатыря,
Поверил он дружеской речи царя
И так говорит: «На лугу, у воды
Похищен мой конь без седла и узды.
Ища скакуна, неустанно я шёл,
След Рехша меня к Семенгану привёл.
Признателен буду, коль сыщешь коня,
¹³⁰ Награды заслуженной жди от меня.
А если мой Рехш не найдётся, готов
Снести я немало строптивых голов!»
«О муж именитый, — ответ был на то —
Перечить тебе не решится никто.
Ты гостем моим почитаемым будь.
Все будет по-твоему, гнев позабудь!
Мы сердце потешим вином в эту ночь,
Из сердца заботу изгоним мы прочь.
Спеша, не добьемся удачи ни в чём,[13]
¹⁴⁰ Терпеньем — из щели змею извлечём...
О Рехше могучем весь свет говорит,
Недолго он будет от взоров укрыт.
Поверь, богатырь, закалённый в борьбе:
Отыщется Рехш и вернётся к тебе».
Тревогу забыв, ободрённый Ростем
С надеждой внимал уверениям тем;
Готов он за стол властелина воссесть,
За доброе слово воздать ему честь.
Направились вместе они ко дворцу,
¹⁵⁰ И служит почтительно царь удальцу..
Призвав городскую и ратную знать,
Владыка гостей усадил пировать,
И вот уже яства несут повара,
И кравчему кубки наполнить пора..
Порхают плясуньи, свежее весны;
Их розовы лица и очи темны,
И руд сладкозвучный в руках у певца[14]
Звенит, разгоняя печаль удальца.
Когда же Ростем захмелел и устал
¹⁶⁰ И с места, подумав об отдыхе, встал —
Достойное витязя ложе нашлось,
Манившее благоуханием роз.

1

1—2962 [Сказ о Сохрабе] — в тексте Вуллерса — Нафиси просто «Сохраб».Некоторые рукописи, в том числе Лондонская, дают «Сказание о Ростеме и Сохрабе». В большинстве переводов, в том числе и в первом русском переводе В. А. Жуковского, именуется «Ростем и Сохраб». Несомненно, что этот развернутый эпизод «Ростемиады», законченный и с большим мастерством и внутренней силой оформленный Фирдоуси, принадлежит к числу наиболее известных и прославленных в литературах почти всех народов мира. Он пользуется особой популярностью и в родной иранской среде. В этом смысле из эпизодов огромной поэмы с ним может, бесспорно, соперничать лишь сказание о восстании кузнеца Каве.

В поэме Фирдоуси «Сказание о Ростеме и Сохрабе» — только эпизод «Ростемиады». В эпосе иранских народов известен цикл сказаний о Сохрабе, его сыне (Барзу) и внуке (Шахриаре), оставшихся вне поэмы Фирдоуси.

Мотив смерти неузнанного сына от руки неопознанного отца известен преданиям почти всех народов мира. Нет оснований, да и просто необходимости, объяснять аналогичные сюжеты исключительно «влиянием» — заимствованием из иранского эпоса вообще, из «Шахнаме» Фирдоуси в частности, но, с другой стороны, многие (народные в своей основе) предания в процессе живого общения переплетались, наслаивались друг на друга и, как правило, подчинялись основному — национальному ядру эпоса, арменизировались, тюркизировались и т. п. Наконец, не исключен, а вполне закономерен, и факт прямого литературного влияния.

Важно отметить, что сказание о Сохрабе не входило в состав основного источника версификации Фирдоуси — «Мансуровского» (точнее: «Абу-мансуровского») прозаического «Шахнаме» (см. том I, стр. 473) и было внесено автором из другого источника. Фирдоуси органически сливает привнесенный эпизод с общей линией повествования, делает его даже известной кульминацией всего «Ростемовского цикла».

2

1-28 Знаменитое лирическое «отступление» Фирдоуси. Иногда оформляется подзаголовком «Начало сказания о Сохрабе».

3

2 Ростем — иранский богатырь (см. прим. 7902—7903 в томе I). Сохраб — сын Ростема и Тахмине. Имя Сохраб (Сухраб) носили и многие другие исторические и эпические персонажи, в том числе и в поэме Фирдоуси. Само имя Сохраб— составное: из suhr, surh (др. перс, thuhra) красный и аЬ — сияние, блеск. Оно означает примерно: «Обладающий красным блеском» (как вино, рубин и т. п.), т. е. вариант общего значения «прекрасный».

4

5 Невызревший плод — в подлиннике торондж — переводившееся иногда как «апельсин», «померанец» и другие из семейства цитрусовых, что ближе к оригиналу.

5

14 Мысль о непостижимости закона смерти с большой глубиной и силой выражена многими мыслителями и поэтами Ирана, близкими к эпохе создания «Шахнаме». Так, в одном четверостишии Абу-Али-Сина (Авиценны) находим горестное признание, что все загадки мироздания раскрылись перед его пытливым умом, «кроме тайны смерти» (Хäр бäнд гошаде шод мäгäр бäнд-е äджäл). Четверостишие это приписывали Хайяму. Как «общее место», ставшее просто традиционным выражением, эта мысль встречается у многих позднейших поэтов Восточного Средневековья.

6

26-36 Здесь в десяти строках перевода отражены восемь бейтов оригинала по тексту Вуллерса. Переводчик опустил в общей сложности шесть строк (три бейта), по существу варьирующих кое-что из сказанного выше. На наш взгляд, весь конец носит следы интерполяции (ср. след. прим.).

7

34 Мысль о вечности доброго имени, добрых дел, разумеется, характерна для автора, что не раз уже было нами отмечено. В основу перевода данного бейта положена Лондонская рукопись. Но в оригинале Вуллерса вместо «благих деяний» стоит слово «Ислам», что подтверждает высказанную нами мысль о следах мусульманской обработки (интерполяции).

8

37-39 Поэт ссылается на «слова дехкана» (зе гофтар-е дехкан), возможно содержащиеся в какой-то книге, но эта книга — не Мансуровское «Шахнаме» — основной источник версификации Фирдоуси (см. Вводную статью, том I.).

9

50 Даритель венцов — характерный для Ростема эпитет подлинника тадж-бäхш, т. е. венчающий на царство.

10

83-86 Эти четыре строки введены переводчиком из вариантов Калькуттского издания поэмы (Turner Масап). Они исключены из основного текста Вуллерса — Нафиси как «явная интерполяция». В то же время они уточняют развитие сюжета.

11

92 Семенган — древний город в плодородной долине р. Хульм (в верховьях Аму-Дарьи). Название засвидетельствовано китайским путешественником VII в. н. э. Сюань-Цаном (Хэлусиминь цзянь) и сохранялось до XV в. Семенган — некогда важный стратегический и торговый пункт на путях в Индию. По указанию В. В. Бартольда («Иран», стр. 15), его местоположение совпадало с современной крепостью Хейбак (близ города Баглана в горах Гиндукуш).

12

96 Барсова шкура — в тексте обычное «бебр-е бейян». Так в эпосе назывался панцирь Ростема.

13

139-140 Терпенье, как основная практическая добродетель человека неизменно рекомендуется и книжно-религиозной (традиционно зороастрийской и мусульманской), и народной мудростью (ср. такие популярные арабские изречения-пословицы, как: «терпение — ключ радости», «поспешность — от шайтана» и т. п.).

Второй стих представляется одним из вариантов народной иранской поговорки: «Сладким языком и змею из норы вытащишь».

14

157 Здесь в рукописях поэмы много несущественных вариантов с перестановкой бейтов. В переводе три бейта оригинала (указанные стихи) даны вольно — по общему смыслу.