[Мать узнает о смерти Сохраба]
Разносится вопль над туранской землей:
2840 Пал в битве кровавой Сохраб удалой!
И горем убит Семенгана глава.
Уже донеслись роковые слова
До матери бедной; узнала о том,
Что сын в поединке повержен отцом.
Рванула шелка на себе, засиял
Её наготы розовеющий лал.
Раздался пронзительный, горестный крик,
Покрылся смертельною бледностью лик.
Терзая ланиты, льёт алую кровь,[98]
2850 То падает, то поднимается вновь.
Своих шелковистых волос завитки
На кисть намотав, вырывает с тоски,
И плечи ногтями терзает себе,
И прахом главу посыпает себе.
Огонь на своей голове разожгла,
Душистые кудри огню предала,
Рыдала: «О матери жизнь и душа!
Где ныне лежишь ты, в крови, не дыша?
Я глаз не могла от дороги отвесть,
2860 Ждала: не пришлют ли желанную весть
Сохраб и Ростем. Ты, очей моих свет, —
Гадала я, — верно, объехал весь свет,
Ростема искал и нашёл ты, и рад
К родимой теперь воротиться назад...
Ждала ли я, сын мой, такого конца,
Что будешь ты скошен булатом отца!
Над юной и чистой красою такой,
Над станом могучим, могучей рукой,
Не сжалился, сердцем не дрогнул ничуть,
2870 Кинжалом пронзил неповинную грудь!
Как нежно пеклась я о жизни твоей
При блеске лучей и во мраке ночей!
А ныне ты плавать в крови обречён,
Не в мантию — в саван отцом облачён!
Кого же я ныне в объятья приму,
Заботу и горе открою кому?
Кого призову я, надеясь, любя?
Кто сердце утешит мне вместо тебя?
Мой светоч! Исполненный жизни и сил,
2880 Ты сад и чертоги на яму сменил.
Мой витязь! Отца помышлял ты найти,
Но только могилу нашёл на пути.
Ты, полный надежд, безнадёжность узнал,
Ты злобу — не ласку и нежность — узнал.
Пред тем, как занёс он булатный клинок
И белую грудь без пощады рассёк,
Зачем не решился ты правду сказать,
Хранимый тобой амулет показать?
Приметы отца от родимой своей
2890 Ты слышал — зачем не доверился ей?
Ушёл, а меня ты оставил в плену.
Как скорбный свой век до конца дотяну!
О, доблестью в мире успевший блеснуть,
Зачем я с тобой не отправилась в путь!
Меня издалёка узнал бы Ростем
И нас обласкал бы обоих затем,
И бросил бы острую сталь исполин,
И ею, пронзённый, не пал бы мой сын!»
Тоскуя, схватилась за голову мать,
2900 Вновь стала ланиты ногтями терзать.
Такие стенанья неслись в небеса,
Что людям глаза увлажняла роса.
Так рухнула наземь, не снесши тоски,
Что сердце любого рвалось на куски.
Лежит, недвижима, бела, словно снег:
В ней кровь, ты сказал бы, застыла навек.
Очнулась и вновь принялась проклинать
Свой жребий, о сыне убитом стенать.
Увидела сына блестящий венец —
2910 Кровь сердца окрасила слёзы в багрец.
Над троном склоняет в отчаяньи стан,
Взывает: «О царственный, стройный платан!»
Велит подвести боевого коня,
Чей блеск затмевал и сияние дня,
И крепко за шею обняв скакуна,
Всех тронула, всех изумила она.
То гриву погладит, то к ней припадёт,
То слезы над нею горючие льёт,
И горько рыдая, подковы ему
2920 Целует, коню огневому тому.
Вот мантия царская принесена —
Как сына, покров обнимает она.
Внесли и кольчугу по воле её,
Лук добрый, колчан, булаву и копьё,
Седло, и уздечку и щит боевой—
Несчастная бьется о щит головой.
Длины непомерной аркан перед ней —
Глядит и рыдает она все сильней.
На шлем, на стальную броню поглядев,
2930 Взывает: «О грозный воинственный лев!»
Меч острый Сохраба схватила, стеня,
Отрезала гриву и хвост у коня;
Убогих своим оделила добром —
Конями и золотом, и серебром;
Велела, чтоб царственный сдвинули трон,
Затем с возвышенья низринули трон,
Окрасили в черное входы дворца,
Разрушили арки и своды дворца,
Цветник разорили, где сын пировал,
2940 Откуда призвал его к бою кимвал.
Скорбя день и ночь неутешно, без слов,
Окутана в траурно-синий покров,[99]
Ручьями кровавые слёзы лила.
Лишь год после сына она прожила;
Тоскуя, к могиле желанной спеша,
Сохрабу вослед улетела душа.
Учил златоуст несравненный Бехрам:[100]
Душой не стремись к дорогим мертвецам.
Здесь долго и сам не задержишься: будь
2950 Всегда наготове отправиться в путь.
Родитель тебе уступил свой черёд,
Но срок неизбежно и твой истечёт.
Так было, так будет. Не сыщется ключ
К загадке извечной. Себя ты не мучь,
На поиски дни понапрасну не трать;
Врата не откроешь, не сломишь печать.
Не будь же земным бытием обольщен,[101]
Оно — скоротечный, обманчивый сон...
Душа к Сиавушу теперь повлеклась.[102]
2960 Пора, приведу к завершению сказ.
Без слез эту повесть кто б выслушать мог?[103]
Чье сердце бы гневом Ростем не зажег?
вернуться
2840—2852 Здесь в переводе допущена перестановка бейтов.
вернуться
2942 Синий цвет, наряду с белым, жёлтым и чёрным, на Востоке — цвет траура.
вернуться
2947 В оригинале: «Так сказал доброречивый (нику сохон) Бехрам». И дальше следует до стиха 2958 включительно дидактическое отступление — как бы цитата упомянутого Бехрама. Бехрам,— вероятно, имя одного из мобедов — знатоков преданий о старине. Рассказ или, книга Бехрама, до нас не дошедшая, была основным источником этого сказания, как известно, не включенного в Мансуровское «Шахнаме». Кроме Бехрама, наряду с многочисленными безличными «мобедами» и «дехканами» Фирдоуси на страницах своей поэмы упоминает еще четыре имени сказителей (авторов книг?).
вернуться
2957 Здесь в переводе пропущен один бейт, явно нарушающий единство отрывка и к тому же сомнительный.
вернуться
2959—2960 Эти завершающие строки сказа дословно переводятся так:
«От этого сказания мы отвратили лицо
Занялись деяниями Сиавуша».
вернуться
2961—2962 Последний в издании Вуллерса бейт, который точно повторяет второй бейт (стихи 3—4 перевода), открывающий сказ о Сохрабе (кольцевое обрамление). Если и не все, то почти все рукописи поэмы дают этот бейт только в начале, но не повторяют его дважды. В нашем переводе, как было указано выше, изменен порядок стихов внутри бейта 2959—2960; благодаря этой перестановке последние четыре стиха естественно связываются между собою. Если бы такой перестановки переводчик не сделал, но точно следовал изданию Вуллерса, то повторный бейт служил бы не «кольцевым обрамлением», а просто повис бы в воздухе, не связанный ни логически, ни сюжетно, ни синтаксически с предшествующими и последующими стихами. На наш взгляд, этот бейт — бесспорно позднейшая вставка.