– Ну что ты знаешь об этом опыте?! – теперь вдруг сорвался Бейли, заорав во все горло. – Что ты знаешь?! Важно не то, угрожает ли человеку подлинная опасность, а важно, чтобы он до конца поверил в ее реальность!
– Уж не хочешь ли ты сказать, что Аль Почино преследовали мнимые ротвейлеры? – спросил Гард.
– Нет, собаки были самыми настоящими, но опасность подопытному тем не менее не грозила!
– А фильм! – воскликнул Честер. – Ты лжешь, и тебя уличает фильм! Аль Почино не мог ошибиться или придумать: настоящие собаки там терзали настоящего человека, и этого ты не можешь опровергнуть!
– И не собираюсь. – Бейли неожиданно улыбнулся. – Фильм был подлинным. Эти кадры были сняты в гестапо, в период Второй мировой войны.
– Гестапо?! – ошеломленно переспросил Гард.
– Ну и что? Вот именно: гестапо. Подопытный не может усомниться в их достоверности. А ассистент предлагает ему обратить внимание на приметы собаки, убеждая, что на него бросится тот же самый пес. И когда это происходит, он тотчас узнает собаку и поэтому бежит, спасая свою жизнь. – Бейли торжествующим взглядом ученого обвел потрясенных слушателей. – Не можете догадаться, в чем дело? – спросил Бейли с иронией. – А фокус в том, что все чистопородные ротвейлеры удивительно похожи друг на друга! Те, которые были на экране тогда, и те, которых мы пользовали в экспериментах сегодня! Таким образом, подопытный все принимает за чистую монету, меж тем как наши ротвейлеры могли догнать их, даже хватануть за штанину, но им запрещено было терзать преследуемых. Подопытный всегда выходил из гонки победителем? Всегда!
– Ты хочешь убедить нас в том, что смертельная опасность во всех опытах, и не только с собаками, была мнимой? – спросил Гард.
– Увы, к сожалению, не всегда можно было добиться эффекта подлинности, лишь имитируя угрозу. Вдобавок иные гибли, как бы вам сказать, сами, не выдержав нагрузки, от перенапряжения… – вновь переходя на «кафедральный» тон, ответил Бейли. – Естественный отбор в чистом виде! Но, во-первых, в наших экспериментах никогда не было изуверства, в чем еще минуту назад вы были убеждены. Во-вторых, сколько, вы думаете, погибло людей?
– Сколько?
– Единицы! За три года – не более десяти человек!
– Значит, жертвы все-таки были? – угрожающим тоном произнес Гард.
– Не пугай, Дэвид, я не из пугливых. Как же без жертв? А разве испытания новых самолетов обходятся без трудов? В процентном отношении у нас их не больше, чем в авиации…
– Ты упорно игнорируешь тот факт, что в испытатели тоже идут добровольцы!
– Комиссар Гард, нам было бы куда приятнее работать с такими же добровольцами, поверь мне. Однако практически это невозможно. И не потому, что нельзя найти «живой материал», изъявивший желание с нами сотрудничать, а потому, что человек, по доброй воле согласившийся пусть даже на смертельный эксперимент, в глубине души, как тот же летчик-испытатель, как астронавт, как альпинист в команде, поднимающейся на Эверест, все же верит, что риск будет сведен к минимуму, что все обойдется, что он останется жив. И тогда «третье дыхание» практически не наступает. Мы проверяли. Увы, это так. Только, как бы точнее выразиться, у «приговоренных», то есть у тех, кого мы как бы «заставляем» пройти через наши опыты, возможен настоящий губительный стресс… Что вам еще не ясно? Какие у вас еще претензии? Бог с тобой, Дэвид, ты человек казенный, уж не обижайся, но Фред! Неужели и ты ничего не понял?
Честер отвел глаза, не выдержав пристального взгляда Рольфа Бейли.
– Понимаешь, Рол, – сказал он, подумав, – меня смущает то обстоятельство, что ты подвергал людей не просто смертельной опасности вопреки их воле, а то, что – я назову вещи своими именами – подвергал их пыткам!
– Пыткам?! – повторил с недоумением Бейли. – Вот оно как! У меня, выходит, была не лаборатория, а застенок! Я загонял под ногти иглы, выпытывая государственные секреты? При этом не оставлял им никаких шансов на выживание? Так? Нет уж, дорогой мой, давай и тут разберемся… Во-первых, моими подопытными были не просто попавшиеся на глаза невинные младенцы, а преступники! Мы находили их, ловили и… использовали в экспериментах. Правда, этим занимался не я, а специальная служба Дорона, мне же доставляли «живой материал» уже в готовом, что ли, виде. Итак, это были те, кто сам, по доброй воле, еще до меня избрал смертельно опасное «ремесло»…
– Но ты ведь лишил их этой «доброй воли»! – вставил Честер. – Их доставляли тебе, да. Но не без помощи угроз и шантажа!
– Ну и что? – спокойно возразил Бейли. – А прежде они разве жили и действовали не по воле обстоятельств? Не по приказу мафии? В чем принципиальная разница? Для них, я тебя спрашиваю? В том разница, что за смертельный риск мы заплатили Аль Почино в два раза больше, чем ему обычно платил его шеф Гауснер? В том, что их жестокость, пагубную для окружающих, мы использовали в интересах науки, стало быть, во благо всего человечества? Не кажется ли тебе, Фред, и тебе, Дэвид, что мой способ действия и эффективнее, чем в мафии, и гуманнее? Вы говорите: пытки?!
– Это я сказал, – заметил Честер.
– Не важно. Гард тоже так думает. Но у меня к нему вопрос как к юристу. Что грозило бы тому же Аль Почино, если бы он попал не ко мне, а в руки полиции, а затем правосудия? За убийство антиквара? Ну, Дэвид?
– Газовая камера. Ну, может быть, при условии каких-то смягчающих вину обстоятельств, лет двадцать каторги.