Когда мы познакомились с Яковом Ильичом, ему уже было порядком за тридцать лет — возраст весьма солидный по понятиям, существовавшим в «молодом» Физтехе. А главное, Френкель уже был видным профессором, кроме работы в институте читал лекции к вузах, имел, конечно, широкий круг знакомых. Френкель также часто заходил в мою мастерскую, рассказывал о своих замыслах, идеях, возникавших в его голове.
Яков Ильич обладал никогда не изменявшим ему чувством юмора. Мог быстро растормошить одуревших от долгой напряженной работы «научников», мог в дружеской компании весело «держать стол».
Запомнился мне такой случай. В институте в ту пору почти не было вспомогательного персонала. Нехватку его мы испытываем и сейчас — людей на такую работу трудно найти. Тогда же не позволяли нанимать людей ограниченные штаты. И вдруг Физтеху дали целую пожарную команду. В ней подобрались все дюжие, здоровенные парни. Научные сотрудники обрадовались. Вот и помощники для тяжелой физической работы! Но не тут-то было. Если требовалось перетащить из лаборатории в лабораторию тяжелый насос или другую громоздкую установку, — а это требовалось постоянно, — пожарники категорически отказывались помогать: мол, не их дело. Они спокойно стояли на своих постах или «забивали козла» в ожидании очередного дежурства, а с «научников», превратившихся в грузчиков, сходило семь потов. Ведь среди научных сотрудников было немало людей, которым работа такелажников была не под силу.
И вот приходим мы однажды в институт, а у входа стоит Френкель в пожарной каске. Все недоумевают:
— В чем дело, Яков Ильич?
— Сегодня я не физик, а пожарник, — невозмутимо отвечает он. — Так что, если вам понадобится перетаскивать аккумуляторы или насосы, можете на меня не рассчитывать. Не потащу, не мое дело!
Особенно весело проходили в институте вечера. Они затягивались обычно допоздна, и тут проявлялись те таланты, которые не находили применения в научной работе: один пел, другой танцевал, читал стихи, все больше сатирического содержания. Держали себя все непринужденно, и если случалось, что кто-либо переступал принятые границы, его быстро утихомиривали.
Как-то в майские дни на большом институтском вечере забуянил механик из лаборатории И. В. Курчатова. Был он хорошим работником и человеком огромной физической силы. Обычно держал себя мирно, но тут выпил лишнее. Игорь Васильевич пытался его угомонить. Тот на минуту затихал под сердитым взглядом своего начальника, а потом снова принимался за свое. Два вызванных милиционера не смогли одолеть механика, он раскидал их, словно котят. Всем было неловко, тем более что на вечере, как обычно, присутствовал Абрам Федорович Иоффе и дело происходило у него на глазах.
Вот тогда и вспомнили о смотрителе институтских зданий А. М. Степанове.
Андрей Матвеевич Степанов, тихий и добрый человек, постоянно, с утра до ночи, сновал по институту со связкой ключей, страшно занятый и чем-то вечно обеспокоенный. Хозяйство его было действительно большим и нелегким, а выглядел смотритель довольно тщедушным человеком. Правда, иногда в свободную минуту рассказывал о своих занятиях спортом, но эти рассказы были коротки и не свидетельствовали о больших успехах нашего смотрителя.
— Пришел я, значит, в кружок, где занимались боксом, — говорил он, — и прошу руководителя: «Возьмите в свою компанию». А он мне только и ответил: «Держись», да как ахнет по физиономии! У меня аж искры из глаз посыпались. Ну, тут я, значит, заскучал…
Как шли занятия дальше, Степанов не рассказывал, то ли считал это неинтересным, то ли не позволяли вечные его дела по хозяйству.
Степанов вывел буяна из зала, а в коридоре тот опять зашумел. Тут «тщедушный» Андрей Матвеевич одним быстрым движением скрутил гиганту руки, и как тот ни сопротивлялся, но вырваться не мог. Потом Степанов закатал его в ковер и, взвалив на плечи, вынес спеленатого механика в укромное местечко.