– И что, маньяка так и не нашли? – спросила Фауста. – Как Джека-Потрошителя?
Ну, доподлинно Действо о Звере так никогда и не разрешилось, – ответил историк, – хотя на эту тему написано море научных работ и даже романы. В одном из романов маньяком оказывается сын Жана Шастеля – того самого, который убил второго зверя. Этот человек по имени Антуан в юности попал в плен к корсарам, оказался невольником в Алжире и был там оскоплен. Его приставили охранять гарем, а потом перевели сторожить зверинец. Через несколько лет он бежал, долго скитался по Востоку и наконец вернулся домой – с полностью сдвинутой психикой и с ручной пещерной гиеной, которую обучил бросаться на людей. Отец долго покрывал его из жалости, а когда ситуация стала нестерпимой, сам пристрелил людоеда. Впрочем, эта версия хромает, как и все остальные: кидаться в одиночку на людей и хватать за лицо гиена точно не будет. Хотя, конечно, они любят разрывать свежие могилы и поедать трупы с рыдающе-хохочущими криками. Как настоящие оборотни.
«Значит, все-таки оборотни», – опять подумала Таня, а Фауста сказала:
– Ты не устал еще, сказочник? Выпей-ка лучше коньячку, а то говоришь и говоришь уже два часа подряд.
– А тебе, между прочим, – повернулась она к Тане, – уже давно пора домой. Забыла, что тебе завтра утром в институт, на собрание? Совсем за лето распустилась, а скоро уже опять учиться идти.
– Да-да, конечно, – послушно сказала Таня и заторопилась в прихожую.
– До свиданья, Таня, – Марк напоследок опять улыбнулся ей, блеснув зубами.
– До свиданья, – ответила девушка, не поднимая глаз.
Фауста пошла проводить ее до лифта, по дороге снова за что-то отчитывая. Когда она вернулась, молодой человек стоял у стены с гравюрами и в который раз внимательно их разглядывал – или делал вид?
– Марк? – вопросительно сказала Фауста.
Он оглянулся. Лицо его стало хмурым – то ли от смущения, то ли от внутреннего сопротивления происходящему.
– Что с тобой? – спросила доктор.
– Голова болит, – ответил он.
Голова у него вовсе не болела, но Марк был умный мальчик. И этот умный мальчик понимал, что попал в опасную ситуацию. Молодой человек прекрасно видел откровенный интерес, который выказывает к нему доктор, но интуиция подсказывала ему, что поддаваться на это никак нельзя. То есть, на самом деле, ему было бы не жалко уступить желанию Фаусты – он был пылким молодым мужчиной, сама чувственность, чего стоил один рисунок большого рта с полными губами: посмотришь, так сразу в глазах темнеет. Да и, сказать по правде, Марку льстило внимание этой зрелой роскошной львицы, но…
Он испытывал необъяснимый, не поддающийся рациональному объяснению страх перед этим невозмутимым самодостаточным блеском. Этот взгляд свысока, небрежность в разговоре, равнодушный поворот шеи, сосредоточенность на самой себе – и пленяли, и отталкивали одновременно. А еще скука – ах, эта скука в глазах…
Но отталкивала она больше, чем пленяла. И еще вызывала отчаянный страх, что он пройдет, как песчинка, через эту выхоленную плоть, растеряв в ее извивах и впадинах и дух, и тело, и душу. Обычно уверенный в себе, Марк терялся при приближении Фаусты, словно при столкновении с чем-то темным, аморфным и опасным. Сразу хотелось чего-то противоположного: домашнего тепла, уюта, наивного взгляда широко раскрытых девичьих глаз, которые смотрят на тебя с восхищением. Вот так, например, как только что смотрела на него Таня.
И Марк ухватился за мысль о Тане, как за спасительную соломинку. Девушка была другой, совсем другой, чем Фауста. И только связав себя с этим другим, противоположным – простым, теплым и уютным, – Марк избавится от наваждения.
– А ты иди сюда, я тебе сделаю массаж головы, – сказала Фауста.
– Да ладно, не стоит, – упирался Марк.
Но она взяла его за руку, подвела к дивану и заставила лечь. А сама села рядом, положила его голову к себе на колени и мягко коснулась руками лба.
Прикосновение ее пальцев к вискам было так неожиданно сладко, что у Марка по телу словно пробежал ток. Потом ее руки спустились к его ушам.
– Этот прием в профессиональном массаже называется «давящее поглаживание от подбородка к уху», – словно издалека проговорила Фауста и действительно надавила на какие-то точки. А потом накрыла его уши пальцами, и Марк перестал слышать хоть что-нибудь, кроме острого биения своей крови. Это было бы делом одной секунды – протянуть руки, обнять сидящую сзади женщину и уложить рядом с собой на диван, и все его внезапно разбуженное тело умоляло только об этом. Но Марк сжал зубы, закусил губу, пересилил себя.
– Ты что это губы кусаешь? – с нежной насмешкой спросила Фауста. – Массаж не нравится? – и, наклонившись, провела прядью своих волос по закушенной губе.
От этого прикосновения стало еще хуже. Марк понял, что надо спасаться.
– Массаж очень понравился, – выпалил он, внезапно вскакивая с дивана. Он сделал это так стремительно, что даже Фауста растерялась и не смогла его остановить. – Спасибо большое, Фауста Петровна, за этот вечер. Я, пожалуй, пойду, а то что-то я совсем у вас засиделся.
– Ты уверен? – спросила доктор. На ее обычно бесстрастном лице было написано разочарование.
– Да, поздно уже, – быстро сказал Марк.
А потом, отведя глаза:
– Так можно мне вернуться завтра отснять гравюру?
Прежде чем ответить, Фауста долго молчала. За стеклянными стенами пентхауса бесился, бушевал ветер, словно сердился, что вот, все было так хорошо, еще бы немного потерпеть, поскучать – и можно к чистым, вслед за паломниками, а теперь опять все, все сначала…
Что сначала?
Все сначала: снова эта нелепая любовь, и это желание, и ты знаешь, что удовлетворишь его в любом случае, любой ценой. А цена всегда одна – перемена тела без перемены души, и это значит: опять большие деревья у воды, зверь и темнота, и опять бесконечная, нестерпимо неизменная жизнь, и опять нельзя по косогору, за паломниками, а только шлюмф-шлюмф и – скука, скука… И ветер мечется, плачет: туда-а, туда-а…
– Приходи, – проговорила, в конце концов, доктор. – Что же тут поделаешь?
– Спасибо большое, – с облегчением выдохнул Марк. Несмотря на страх он все же не хотел просто так, насовсем покинуть этот хрустальный дом. Слишком многое притягивало его туда. Проще всего это было объяснить любовью к простой и милой Тане, на которой он сознательно сконцентрировал все накопившееся в нем эмоциональное напряжение. – До свиданья, Фауста.
– До свиданья, Марк.
Глава пятая
ИГЛА ВИДАЛЯ
На следующий день, когда Таня ехала к Фаусте Петровне после собрания в институте, на душе у нее был сумбур. За слишком короткое время произошло слишком много событий, которые путались и заплетались в непонятные узоры. Позавчерашнее убийство, загадочная старуха в чепце, появление Марка, кровяная колбаска в банке из-под этого… как его… какие-то два слова, вроде бы разные, а вроде и одно и то же – да-да, суффиксы разные, а корень-то один… вот, бензол-бензоат… Потом возвращение Марка, история о Жеводанском звере и то, как Фауста выставила ее за дверь вчера вечером. Неприятно, честно говоря. Интересно, что там у них было после ее ухода? Впрочем, что толку об этом думать! Тогда о чем? Понять взаимозависимость случившегося Таня все равно была не в состоянии: временами казалось, что вот уже она, логическая связь, сейчас все станет ясно, но вдруг откуда-то коварно выплывал новый необъяснимый элемент, рушивший всю предыдущую конструкцию. История не раскладывалась на классические пары: маньяк – жертва, зверь – человек, молодой человек – зрелая женщина, девушка – старушка. Все компоненты сливались в отвратительный липкий комок, разлепить который не представлялось никакой возможности.