Я, во всяком случае.
Это во-вторых.
Сама видишь, К. очень легко поставить диагноз. Паранойяльный бред, перерастающий в бред парафренный, расщепление личности (“перевоплощение”), аутизм, психический автоматизм (диктующий “голос”=синдром Кандинского-Клерамбо), и т.д., и т.д. — допиши за меня до еще строк пять-шесть-семь анамнеза. Итак, 90% дела налицо, а дело не сдвигается... Ты скажешь, что шизофрения вообще крайне трудно поддается психотерапии, а уж если больной хочет остаться больным, то тут и говорить нечего, как ни жаль, надо отдавать парня психиатрам, а уж они медикаментозно его дожмут, чтобы он по крайней мере угомонился и доставлял меньше переживаний родителям... Но я чувствую, что я бы м о г . Потому что мы — где-то, в чем-то — в контакте. Я бы мог — не надо трифтазина, этаперазина, галоперидола... Если бы только понял, что это на самом деле. Как это происходит. На самом деле, понимаешь? без умных, замещающих понимание слов.
Каким образом человек в парафренном бреду фантастического содержания может столь продолжительно трезво рефлектировать на два голоса (ты читала этот текст и согласишься, что мы имеем дело с болезненно-невротичным, навязчивым, но при этом ясно организованным сознанием) — и каким образом человек, временами демонстрирующий “резкий, охлажденный ум”, демонстрирует его внутри бредовой картины мира? Руководствуясь абсолютно бредовой идеей. Ведь он не может не знать, что его родители не умерли, а живы! И никакой мачехи у него нет, есть только мать.
В том-то и дело, что его родители живы-здоровы. Они тяжело крутятся, чтобы неплохо зарабатывать — по нынешним временам. Поэтому лишены возможности (скажем, не лукавя — и желания тоже) отдать своему ребенку в с е время, всю душу, всю любовь, в которой тот нуждается. Но их нельзя назвать и людьми, лишенными чувства родительской любви, — хотя бы уж потому, что большая часть их заработка предназначается именно на содержание и лечение сына, большая часть их усилий употребляется именно ради него. Короче, это распространеннейшая популяция по-своему любящих родителей, платящих родительский долг так, как им это проще, потому что понятнее — деньгами, а не душой.
Словом, нормальные, неглупые и не бессердечные люди. Часто появляются здесь, беседуют со мной и пытаются общаться с ним с учетом моих рекомендаций. На общем фоне с ними приятно иметь дело.
Но он не видит их в упор. Не отказывается встретиться с ними, разговаривает, спокойно, иногда подолгу, он понимает, что они люди не посторонние — раз уж дает им поручения сделать то-то, иногда сложные вещи, разыскать, например, специальную книжку, вышедшую и разошедшуюся пять лет назад. И тем не менее сразу же, как за ними закрывается дверь, он опять уходит в свой мир, где он живет полной сиротой, без родителей, погибших, случайно или нет (это темная для меня, потому что темная для него самого история, — но он думает, я знаю обстоятельства гибели его родителей в подробностях, только ему не говорю), из-за какой-то крупной суммы денег, полученных ими каким-то криминальным путем — и полностью отданных мне, чтобы обеспечить ему здесь спокойное существование и лечение на годы и годы вперед. Смешно, правда? сочинить целую историю, где самые близкие тебе люди повинны в темных махинациях, и только одному герою этой истории — врачу, мне, приписать просто патологическую по нашему времени честность. Я беру деньги людей, которых уже нет, и вместо того, чтобы присвоить их безнаказанно себе, а К. выпиннуть на улицу или отправить в бесплатное отделение с топорными, но эффективными средствами воздействия, продолжаю лечить его как ни в чем не бывало, по всей честности неписанного договора с мертвыми людьми. Мне должно бы льстить такое его представление обо мне (может быть, и льстит).
Спрашивается — как мыслящая личность (и не так плохо мыслящая местами, правда ведь? конечно, временами он несет жуткую чушь, а внутри этой чуши ухитряется нести чушь еще большую — в его смешном раю сразу после второго пришествия Христа еще при жизни К., раю христианском, который он вроде бы последовательно отстаивает от твоих “синтезаторских” покушений на чистоту учения, почему-то находится место, мягко говоря, сомнительным фигурам; чем же они лучше отвергаемой им Елены Ивановны Рерих, женщины, смею думать, все же куда более высокодуховной, чем алкоголик и психопат Мориссон, почему от нее христианство надо защищать, а таким, как Мориссон, наркоман Хендрикс, издеватель над церковью и всем вообще Джойс — зеленая улица? где тут логика?), как человек, отдающий себе некоторый отчет в происходящем, может уйти от действительности так далеко, чтобы живых родителей, каждую неделю видящихся с ним, счесть мертвыми, придумать, уверовав затем, что “так оно и было”, причины их смерти и т.д.? Чтобы слышать их голоса (это-то ладно, на то и синдром) — к а к г о л о с а с т о г о с в е т а ? Чтобы продумать за них именно в качестве умерших, но живых, детально все то, что тут, в “письме”, высказано на десятках страниц? Чтобы придумать себе еще и хорошую мачеху, кроме плохой матери, — тогда как на самом деле никакой мачехи нет, есть только мать, и вовсе не “расфокусированная”, куда там, напротив, я бы еще занял у нее. И уйдя туда, откуда назад и дороги не найти, — там-то и не потеряться, а именно там-то и мыслить, и продумывать детально, что происходит в душе несуществующей мачехи! И так серьезно захотеть “к ним туда при жизни”, чтобы начать акцию по “ускорению конца света” (ты увидишь в прилагаемом письме ко мне; дивная мысль, ничего не скажешь!): только мы решили, что перед нами не простой сумасшедший, только задумались — а безумен ли он, не криволинейнее ли мир, чем мы представляем даже в конце криволинейнейшего из веков, не может ли быть так, что все действительное безумно, а все разумное недействительно, — как можно с облегчением вздохнуть: все-таки все в порядке, все путем, все-таки у парня самым нормальным образом едет крыша!
Разумеется, подобие ответа у меня припасено. Именно же: он испытывает сильнейшую потребность любви к родителям (в особенности усугубленную тем, что его в уже давно требующем своего возрасте не любит ни одна женщина, так что вся энергия его любви сошлась в одной точке), но любить их без сильнейших помех со стороны самоуважения, чувства собственного достоинства, болезненно сильного в нем, любить с тою серьезностью отношения к любви, которая отразилась в каждой строчке знакомого тебе “письма”, — он может только в ответ на столь же сильную любовь с их стороны. А поскольку такой любви с их стороны он не встречает с детства, но она ему крайне необходима, она д о л ж н а б ы т ь, наш К. вынужден выдумать (или вообразить, если это точнее, поскольку мы имеем дело с по-своему художественным актом) себе д р у г и х родителей, таких, какими они, по его представлениям, должны быть. Заметь, они должны быть не кем-то и кем-то (по профессии, хотя бы как-то соответствующей самой возможности получения и, допустим, утайки криминальных денег; или степени известности; или состоятельности; или даже хотя бы “хорошести”; это он не продумал, могу тебе сказать, он об этом не говорит вообще, а если спросить, кто они были и как выглядели, отделывается самыми общими ответами типа: “Лысины и не намечалось”; хороший также ответ: “Ночью у отца глаза не загорались”, — как тебе?), они должны только одно: его любить. Д р у г и е... но где же они? и кто тогда э т и ? Хороший вопрос. Отвечаем... те — умерли (и по той же причине, что и жили в “очах души его”: из любви к нему, они пошли на этот темно-криминальный, смертельный шаг из-за озабоченности его будущим). А эти — эти... а они — усыновили. С чего бы? С бухты-барахты — чужого взрослого больного парня? Н-да... а вот и нет. Мать (плохая — согласно его восприятию ее в действительной жизни) осталась, а это с ней к Вам сюда приходит отчим (что с него взять? для отчима он еще хорошо ко мне относится), который меня и усыновил. А вот настоящий отец — погиб, и с ним — “настоящая” (такая, которая любит как надо), хорошая “мать”. Откуда же взялась вторая мать? А она... она была — мачеха, но лучше родной матери. То есть отец ушел от твоей матери к другой женщине, а твоя мать добровольно отдала тебя отцу? редкий случай. Или по суду? Она была лишена материнских прав? Нет. Сама. Потому что она... ей всегда было не до меня. Но не потому... поймите, не потому, что она плохая... моя мать не может быть плохая... а просто она больная... и мне передала болезнь (так, складывается карточный домик), вот откуда все это... просто она раньше никогда не могла сфокусироваться, собраться, у нее все валилось из рук, а тем более растить и воспитывать... и она сама понимала. А теперь почему она у тебя фокусируется? А потому... потому, что отец ей изменил, и она заболела, а потом была одна, и все сильнее болела; а потом, не так давно, встретила моего отчима, и он своей любовью и верностью, ее-то он любит, как всем бы всех бы любить, и своей любовью он ее медленно, но верно ставит на ноги. Ну, и так далее. До небывалого — до полной убежденности в смерти отца при постоянно обнаруживающем себя наличии живого отца. Небывалого для кого-кого, но не для таких, как мы. Мы и не то видали-слышали, и чего только не “поймем”, почесывая в затылке между двумя затяжками.