Сначала — останься. Потом — дай жалости и милости. Потом — просто дай. Дай. Дай.
Сам-то — хоть бы раз отдал себя. Хоть бы раз пожалел, послушал, вник, не говорил сам. Погладил бы по голове. Да так, чтобы в глазах его не высветилось тут же — желание дальнейшей койки. Забыл бы о себе. Совсем. На целых 15 минут.
Нет, но он говорит: “Возьми”. “На”. Деньги, когда есть (редко). Стакан воды. Валокордин — когда сам же и доведет.
На.
Как собаке.
Из-ме-нить... Вот еще странное выражение: описывает несуществующее. Изменить, то есть, любя, имея любимого в сердце, связаться с другим, вложив его в уже полное сердце, — крайне трудно. Уплотнять, расширять (с риском, что шарик лопнет), добавлять к сложной и тяжелой спутанности по рукам и ногам твоего естества с чужим — еще такую же сложность и тяжесть... Не для уставшего человека. Как правило, взрослый мужчина так много на себя и не берет. Не изменяет — потому что некому изменять. Давно и прочно выдвинув ту, с которой живешь, из центра сердца на край (где привычка и привязанность), освобождаешь его для другой.
Можно еще — не сопротивляться и не уходить: “следовать естественному ходу вещей”. Я перепробовала, кажется, все; значит, пробовала и это. Тогда я говорила себе: если впрямь любишь, предоставь ему идти, куда его влечет свободный ум, и будь с ним до тех пор, пока сможешь вытерпеть. Может быть, ты успеешь: путь сам приведет его к точке об-ращения, поворота д о того, как ты больше не выдержишь.
Возможно, кому-то повезло дождаться. Искренно рада за нее.
Я дожидалась, предоставив вещи своему естественному ходу, всегда одного: человек, оставаясь, казалось бы, рядом с тобой, на глазах, постепенно весь линял, на твоих глазах же, смывался куда-то, словно бы бесповоротно зайдя за угол; а вместе с ним уходила за угол и любовь к нему. Нет человека — нет и проблемы, сказал один великий и ужасный. Страшные слова; и в особенности страшны они тем, что совершенно правильны.
Насилуешь его волю из любви, предоставляешь ли ему из любви свободу действий, — оказываешься у разбитого корыта. Сидишь и смотришь туда; в недоколотом корыте колышутся остатки воды, в ней мутно и криво отражается твое лицо, в глазах которого... В глазах которого, дорогой мой, совсем не видно любви. Не потому, что плохое у тебя зерцало, а потому, что и в самом лучшем, венецианском, сколько ни ищи в отражении своих глаз отражения своей любви, не найдешь ее и следа. Потому что ее нет. Она умерла. Она всякий раз умирает, всякий раз просто и спокойно умирает на твоих глазах, а ты и не хочешь помешать ей умереть. Быть мертвой — и только. И только до конца. Только бы скорее. Как можно проще и скорее.
А ведь любовь никогда не перестает! Никогда.
С другой стороны, делаешь это — дразнишь, полу-скрывая, полу-открывая — чуть ли не демонстративно. Чуть ли не нарываешься, чуть ли не провоцируешь: ну, узнай же, наконец, о том, что знают все! узнай — и разлюби, и отпусти, расплюйся со мной, выговорись, развяжи, наконец, этот узел — сама. Чтобы не я.
Или, может статься, проверяешь: неужели ты так меня любишь, что и узнав о другой, все равно не перестанешь любить? То есть — любишь любовью, которая не перестает и все милует? То есть — собственно любишь? Тогда твоя любовь, может быть, вовсе не пресна и не насильственна, а она и есть та безусловная любовь, и я все это брошу, эти пионерские провокации, я стану только твой, я... что говорить.
Заметьте, дорогой, мной еще ни слова не произнесено об их ревности. А ведь одно это может свести с ума невозмутимейшую из женщин. Я не против ревности. Хотела бы быть против, но куда же идти против рожна. Раз она существует от века, значит, зачем-то должна существовать, — сколько ни тверди, что это чувство отвратительно (человек есть субъект частной собственности, но не ее объект) и бессмысленно (ревнуй не ревнуй — не поможет, так займись, наконец, делом). Но всякому безобразию есть свое приличие.
Мне нужно только одно: быть внутренне уверенной, что пока он живет со мной, он для меня прозрачен, в сердце его живу только я, без подселения. Моя ревность инструментальна. Она говорит только: чувствуешь? что-то не так, — и только до тех пор, пока действительно что-то не так. Если она будет знать, что его сердце не занято никем, кроме меня (а для этого ей достаточно, чтобы так оно и было, — уж она всегда почувствует, как оно обстоит), я буду жить-поживать, не изводя его подозрениями, спокойно глядя, как он с интересом разговаривает с другой... Меня мало интересуют детали, если дело ясно по существу. И уж подавно мне почти безразлично, кто там у него д о м е- н я б ы л — если только вижу, что сейчас ему самому она безразлична.
Что же? Почти всегда мои старания увенчивались успехом. Они принимали сигналы, которые я передавал, и сигнализировали мне, в свою очередь: сигнал принят. Как именно? Да всегда одинаково; это называется “женщина мстит за свое поруганное достоинство”.
Конечно, я нарывался. Но, снова, может быть, была здесь и тайная надежда: все мстят, это дело ясное, но вот ты, лично ты, — ты, может быть, все же не будешь столь тривиальна? и окажешься непредсказуемо великодушна? А если нет, не простишь, то, может быть, просто уйдешь — а мстить не будешь?
Куда там. Все они, кроме разве одной, мстили традиционным способом. А та одна, что не мстила... зачем она этого не сделала? лучше бы уж так, чем...
Ну да. А чего бы я хотел? Если сам первый начал. Конечно. Все так. И, приятно это мне или нет, но другого способа отомстить за поруганную любовь, кроме как самой подставить кому-нибудь, как деликатно говаривал мой покойный отец, пузо, — в женском космосе еще не открыли. Все так, все так.
Не то ревность мужская. Такое впечатление, что он родился с ревностью в сердце — чтобы помереть, а она бы осталась жива. Ее область всеобъемлюща: одновременно прошлое, настоящее и будущее.
А что у тебя все-таки с ним было? А это у тебя с ним тоже было? Так было или не было? Не было? Значит, все-таки помнишь, что было, а чего не было. Значит, ты его еще помнишь. Раз ты это о нем помнишь, значит, ты его вспоминаешь. Так помнишь или нет? Да такая разница. А он тебя видел...? А так — тоже не видел? А как — видел? А это вот — делал? И этого не помнишь? Да как же можно такие вещи не помнить, это значит — тебе все равно так или этак... — да если тебе т а к о е все равно — да ты... ты после этого... знаешь кто ты? (ну да, с тобой я после того же — Любимая Женщина, а с ним — “знаешь кто”)... Как ты могла (с тобой же могу? и вижу — тебе не претит? тебе от себя со мной — не смердит?)? .. Нет, я все понимаю, но скажи, почему он вообще у тебя — был? Да не обязана ты была меня дожидаться до морковкина заговенья, но — ты могла по крайней мере полюбить действительно достойного человека, который уважал бы тебя и никогда не позволил себе так оскорбительно (имела неосторожность ему рассказать, что было и оскорбительное; но ведь оно всегда есть, стоит пожить с кем угодно бок о бок; чего же он хочет? полюби я вместо объекта его сейчашней ревности кого угодно, достойным у него всегда будет именно не тот, кого я полюбила бы, потому что достойным может быть только он! так пусть найдет себе двенадцатилетнюю и пасет ее для себя, терпеливо дожидаясь, пока она войдет в брачный возраст... глупо? тогда остается жить со мной, взрослой, но, значит, неизбежно повидавшей виды? так разберись с собой, не со мной, у тебя претензии не ко мне — к неизбежности)... Где ты сегодня была? Знаю я ваши собеседования. Работу над темой. Спит и видит во сне, как бы это молодую аспиранточку... Много ты понимаешь, ты чиста сердцем и ничего не видишь, погоди — нарвешься... А может, ты понимаешь больше, чем показываешь... Ну, извини, пошутить уже нельзя, ну, извини, я же сказал, ну извини, я же уже просил прощения за неудачную... но ты же сама даешь к ней... ну, ты не так поняла, я имею в виду — ты же сама — типа, что он благородно сед и молод душой. Ну, извини... С кем ты сегодня говорила так долго, знаешь? Ах, он нестандартно мыслит. Да он вообще нестандартен, а в первую очередь нестандартный бабник — и знают об этом все, кроме тебя, а ты больше улыбайся ему приветливо, дольше смотри внимательно в глаза, чаще откидывай прядь со лба, я это твое движение знаю, и знаю, что бы уж ты там в него ни вкладывала... хорошо, ничего не вкладываешь, но я знаю, как мужики на него реагируют, да я по себе знаю! но и не только по себе, уверяю тебя, и если с каждым, кто нестандартно мыслит... ладно, ладно, считай, что я ничего не сказал. Но уж насчет мужиков-то ты мне поверь, что их-то хотя бы я знаю, и будь осторожнее, если не хочешь неожиданных... Если ты сейчас дашь этому интеллигентному человеку с приятной улыбкой мало-мальской повод думать, что он тебе приятен, знаешь, чего ты дождешься через неделю, много две? Не отобьешься! Верь не верь, я уж свово-то брата-мужика-то знаю. Нет, не по себе сужу, но я исключение. Впрочем, если быть честным, то и я не исключение, ухлестнул же за тобой — и добился своего. Не хочешь слушать — поступай как хочешь, но потом не жалуйся, мое дело предупредить.