Примерно через двадцать минут в ванной я вернулся в комнату — чуть бодрее и посвежее, чем раньше. Боль не ушла, но стала терпимее. Разбирать свою грязную одежду я не стал и просто закинул её как была в стиральную машину. Осмотрев свой небольшой гардероб, я выбрал что-то более-менее строгое и неброское. Ничего подходящего не оказалось — вся моя рабочая одежда была в одном стиле: холостяцком.
Выбрав лёгкую летнюю рубашку и такие же джинсы, я надеялся, что сойду за офисного работника. Хотя внешний вид моего лица больше походил на бойца смешанных единоборств. Завтракать я не стал, как и отказался от утреннего ритуала с зарядкой и гантелями. Сотрясение — это не шутки, и я понимал, что физические нагрузки пока мне не светят.
Выйдя на улицу, меня встретил солнечный день. Такие я любил, и в этом городе они были редкостью. Поэтому даже кислое лицо консьержки не смогло испортить моё настроение. Несмотря на моё состояние и вид, настроение у меня было приподнятое. Вчерашний день постепенно уходил в прошлое, словно страшный сон, забываясь и оставляя место лишь для мести. А она обязательно случится — в этом я был уверен.
Я поспешил на метро — часы тикали, а опаздывать я не любил. Дело даже не в том, что мне могли сделать выговор, просто моя самоорганизация была такова. Я с детства привык к дисциплине — спасибо отцу. Хоть за что-то ему спасибо. Горькие воспоминания снова нахлынули, но также быстро отступили.
Отец ушёл, когда мне было одиннадцать. Собрал сумки и, бросив матери пару слов, вышел в дверь и больше я его не видел. Просто и незатейливо. Мать тяжело переживала это. Тогда я сильно ненавидел его за это. Может, и сейчас ненавижу, но сейчас это скорее презрение, чем ненависть, с примесью злости.
Матери я звонил каждый день — утром или вечером, как получалось. Она жила в другом городе, далеко от моего нынешнего местоположения, и выбирался к ней я редко. Не то чтобы я не хотел, но, наверное, так всегда бывает с детьми, которые покинули родительское гнездо. К тому же, город, где я вырос, всегда навевал на меня неприятные воспоминания.
Несмотря на боль во всём теле — особенно сверху, где пульсировала каждая мышца, — я всё-таки достал мобильный и набрал её номер.
В трубке отозвался знакомый, чуть отдалённый голос:
— Алло? Привет, как ты там?
— Привет, ма… всё нормально, — пробормотал я. Разбитые губы мешали говорить, но я пытался звучать привычно.
— Ты какой-то вялый, сынок. Устал?
— Ага, просто день тяжёлый.
— Ну ничего, скоро выходные, отоспишься. Я вот весь день на кухне. Пеку пирог — соседка Люба новый рецепт подкинула. Представь, с лимонной цедрой и сливочным маслом, целая наука.
— Пирог — это хорошо… А что за рецепт?
— Да всё сложно, как всегда. Надо, чтобы масса воздушная была. Люба жаловалась, что мои пироги сухие — вот я и стараюсь. Надо же иногда удивлять.
— Ага… интересно.
— Хотя тебе-то всё равно, ты же сладкое терпеть не можешь. Помню, только шоколадный торт в детстве ел — и то на день рождения.
Я криво усмехнулся — и тут же поморщился.
— Помню...
— Ну и что у тебя нового? Как на работе?
— Всё по-старому. Работаю.
— Главное, чтобы стабильно. Ты там себя не загоняй, понял? А то превращаешься в тень, честное слово.
— Постараюсь.
— Ты точно в порядке? Голос какой-то... не твой.
— Устал, ма. Всё нормально, честно.
— Ладно. Верю. Вот испеку пирог, если не развалится — пришлю тебе кусочек. Будешь пробовать?
— Конечно...
— Ну вот и договорились. Только не забывай поесть как следует. Я ж тебя знаю — работаешь, как вол, а потом лежишь пластом.
— Ладно, ма, всё хорошо.
— Тогда не буду отвлекать. Больше отдыхай. Люблю тебя, Кейн.
— И я тебя. Пока.
— Пока-пока.
Она отключила. Я убрал телефон и пошёл дальше. Боль никуда не делась, но внутри стало немного тише. Мамин голос всегда так действовал — как будто ненадолго возвращал в норму.
Звали меня Кейн. И это прихоть моей мамы. Отец не возражал, ему, наверное, и тогда было всё равно. Она выбрала это имя сама, вдохновлённая своим любимым сериалом про комиссара Кейна Уэста. Она пересматривала его бесконечное количество раз.
«Справедливый и в то же время беспощадный к преступникам комиссар Кейн всегда на страже порядка и закона». Эту фразу из начала сериала я знал наизусть, и она могла мне даже сниться.
Рассказывать, что было в школе из-за моего имени, думаю, не стоит. Если добавить сюда ещё и мою фамилию — Лапшов, — получается гремучая смесь для любого детского учреждения. Наверное, поэтому я всегда был один. Почти всегда. Ни девушки, ни друзей. Правда, в институте был один друг — Пашка. Мы сблизились, потому что оба были, как сейчас говорит молодёжь, — фриками. Где он сейчас? Давно я ему не звонил. Надо будет как-нибудь набрать и встретиться. От таких мыслей голова заболела, и я на миг прикрыл глаза, а когда открыл, заметил нечто странное.