Кеттлмен решил, что наблюдательность человека заслуживает награды. Не так просто определить по поведению лошади, что ты не один, да к тому же сделать это в полной темноте.
- Я человек, который занимается своими делами, - сказал он громко, и все, что я прошу от других, это оставить меня в покое.
- Разговаривает он нормально, хорошо разговаривает. Видно, что учился в школе, а я бы сказал, что в нашей округе таких немного. Ты можешь, вдруг сказал всадник, - оседлать не ту лошадь и посчитать меня за скотокрада. Кстати говоря, я, бывало, уводил пару-тройку коров, но это было не здесь и очень давно. Что бы ты ни подумал, я с теми ребятами дел не имею. Ну, имею, но не те дела. Понимаешь, я с ними знаком и знаю, что там, где они проедут, там скота не досчитаются, вот поэтому я сегодня решил проехаться с ними и почитать им из Библии. Знаешь, вроде как установить взаимопонимание. Пускай делают, что хотят, но не трогают коров, за которыми я приглядываю. Если они сунутся к моему клейму, сказал я, то пусть потом пеняют на себя.
Огонек окурка проделал короткую дугу, ударился о лаву и потерялся в скалах.
- Разговор вроде как односторонний, - сказал всадник, - но если ты вдруг один из этих головорезов, которые к нам съезжаются, лучше держись подальше от "Кейбара". Нам не нужны неприятности.
- Мне тоже, - сказал Кеттлмен, - и мы вряд ли снова встретимся.
Минуту или две царила тишина, но всадник, похоже, не собирался двигаться дальше. Кеттлмен почти физически ощущал одолевающее того любопытство. Наконец всадник сказал:
- Вот странная вещь: ты говоришь, что я тебя больше не увижу, то есть мы не встретимся. Здесь много земли, но не так много, чтобы люди могли легко прятаться друг от друга. Я буду все время здесь. А что будет с тобой, если мы не увидимся?
Не получив ответа, всадник сказал: - Это хорошая земля, приятель.
Он помолчал и добавил: - Если ты в бегах, тебе, наверное, интересно знать, что в Аламитосе даже нет шерифа, да он и не нужен. Народ здесь не любопытный, хотя много приезжих. Некоторых из них тут здорово не любят.
- Я об этих вещах ничего не знаю, - ответил Кеттлмен, - и меня не интересуют местные дела.
Он почувствовал симпатию к спокойному, невозмутимому человеку. Он услышал шорох бумаги и понял, что тот сворачивает еще одну сигарету.
- Вы не отсюда, иначе я бы признал твой голос, - сказал всадник, - я ведь знаю здесь почти каждого. Ты вроде как никуда не вписываешься, если только ты не друг Порта Болдуина.
По каньону пронесся холодный ветерок. Кеттлмен выждал, затем спросил: - Я его не знаю. Он здешний?
- Приезжий. Откуда-то с востока. Он только что обосновался тут с сорока тысячами коров, а это значит, что кому-то придется потесниться. Кажется, он на это и рассчитывал, когда заявился сюда.
Порт Болдуин! Кеттлмен никогда не встречал этого человека, но имя знал. Оно принадлежало прошлому, которое он надеялся оставить позади.
- Это он приглашает ганменов?
- Точно. Хотя Том Наджент тоже может.
- А как насчет вашего ранчо?
- "Кейбар"? - Человек рассмеялся. - Наверное ребята на ранчо скажут, что главный ганмен у них - это я. Сам-то я этого не скажу, но они могут. И вообще на "Кейбаре" подобрался крутой народец. Полковник знал, кого приглашать на работу.
- Знал?
- Он умер. На ранчо заправляет его дочь.
- Каким образом девушка собирается возглавлять военные действия?
- Если найдется девушка, которая сможет воевать, то это наверняка будет наша хозяйка. С ней можно идти хоть куда. Лучшей хозяйки не придумаешь.
Всадник несколько минут помолчал, потом произнес:
- Поеду-ка я дальше. У тебя есть еда? Кофе?
- Спасибо. У меня все есть.
- Но нет лошади. И это странно. Пешком в нашей округе далеко не уйдешь.
Всадник развернул коня.
- Если захочешь увидеть меня еще раз, спроси Пита Геддиса.
Кеттлмен слушал, как удаляется стук копыт и ощущал странную привязанность к человеку, с которым спокойно и тихо разговаривал в ночи.
Итак, Портер Болдуин. Значит, прошлая жизнь не так уж далеко. Тем не менее, Болдуин не мог знать, что Кеттлмен где-то рядом. Так что же задумал этот человек? Зачем Болдуин вдруг пригнал в эти места сорок тысяч голов скота? Он ничего не понимает в скотоводстве и вряд ли когда-нибудь им заинтересуется.
Кеттлмен, имеющий огромный опыт в деловых и финансовых схватках, решил, что Болдуина интересовало не скотоводство, а земля, которая принадлежала здесь крупным ранчо, правительству и железной дороге. Но новоявленный ранчеро не вел переговоров с железной дорогой.
Поднималась луна, а он ее в расчет не принял. Городской человек редко глядит на небо. Кеттлмен надел на спину рюкзак, на плечо повесил винтовку и, неся в руках ружье, двинулся в путь. Перейдя сухое русло ручья, он решил устроить ночлег среди скал. Ночью его разбудила боль. Она бушевала долго, и прошло много времени, прежде чем она постепенно затихла, оставив его совсем разбитым и дав возможность хоть ненадолго вздремнуть.
Перед рассветом Кеттлмен проснулся в холодном поту, чувствуя себя слабым, больным и не отдохнувшим. Он поднялся, разжег небольшой костер и, дрожа всем телом, сидел перед ним, безуспешно пытаясь согреться. Луна освещала скалы призрачным светом и бросала жутковатые тени на покрытое песком дно высохшего ручья. На востоке возвышалась темная громада плато. С холодного неба медленно спустился рассвет, а Кеттлмен не поел и даже не согрел кофе. В животе осталась грызущая боль, но он встал и надел рюкзак.
Вход в убежище был где-то рядом. Высота лавы достигала здесь пятидесяти футов - громадные черные глыбы, которые местами переходили в выпирающие серые складки, напоминавшие слоновью кожу. Он прошел несколько шагов, осторожно переступая с камня на камень и держась поближе к стене, потому что боялся пропустить вход. Повсюду рос густой, непроходимый, колючий кустарник, с раскиданными тут и там соснами. Он прошел всего с сотню ярдов, когда почувствовал тошноту и наклонился, уткнувшись в сосну.
Кеттлмен испугался. Ему меньше всего хотелось умереть здесь, где его найдут. Он должен исчезнуть, раствориться без следа. Он долго стоял, оперевшись о скалу, и, наконец, снова тронулся в путь. Только теперь Кеттлмен твердо решил для себя одно: как только он почувствует приближение конца, он из последних сил постарается забраться на лавовое поле. Там его найдут не скоро.
Человек по имени Кеттлмен пробрался через лабиринт скал, спустился в пересохшее русло, наполнявшееся после ливневых дождей, и снова выбрался к лаве. Он не прошел и мили, когда поднял голову и заметил на верхнем крае скал выходы белого кварца. Каким-то образом он пропустил вход в убежище. Повернувшись, он отправился обратно. Дважды ему пришлось отдыхать. Незадолго до полудня вход был найден. Здесь ничего не скрывало трещину в скале - ни кустарник, ни нагромождение камней. Стена лавы просто поворачивала, скрывая перспективу и вход. Кеттлмен прошел здесь три раза и не заметил его, но когда сделал шаг назад, ему показалось, что здесь скрывается оптическая иллюзия, смещение перспективы. Только подойдя вплотную, можно было понять, в чем дело. Левый край отстоял от правого почти на четыре фута и освобождал проход, параллельный внешней стене лавы. На первый взгляд проход тянулся всего на семь-восемь футов, не больше, и заканчивался тупиком. Тем не менее, войдя в него, он обнаружил, что извилистый путь ведет дальше в лавовые поля. Повернувшись, он снова подошел к началу трещины и, остановившись, долго и тщательно осматривал край утеса напротив, пока не убедился, что там все спокойно. Тогда он старательно уничтожил свои следы рядом с трещиной и вошел в нее. Она змеилась, становясь все уже и глубже. Но по ней могла пройти лошадь, если привязать стремена к седлу. От любопытных взглядов сверху, случись вдруг кому-нибудь появиться на лавовых полях, тропу прикрывал нависающий край утеса.
Но на лаву никто не пойдет. Иногда олени спасались в мальпаисе от волков, но так уродовали и резали ноги об острые обломки скал, что здесь и оставались.
Кеттлмену понадобился почти час, чтобы добраться до убежища в лавовых полях. Увидев маленький оазис, он остановился, пораженный его неожиданной красотой. Стены отвесно поднимались вверх и там загибались внутрь. Дно котловины занимало почти акр, и по всей длине оазиса струился ручей. Он увидел несколько фруктовых деревьев, посаженных еще Флинтом, и грядку с растением чиа, чьи семена употребляли в пищу индейцы. Хижина была заметна не сразу, так как представляла собой перекрытый обломками скал каменный навес, а вход в нее затеняли тополя.