Девушка открыла книгу, которую принесла с собой. Федерико не удалось разглядеть обложку и прочитать название. Андреа тем временем начала читать дрожащим от волнения голосом:
– «Боже всемогущий! Я сплю или все это происходит наяву? Кто это там? Неужели Пиноккио… – Конечно, кто же еще! – воскликнул в ответ Полишинель. – Да, это он! – повторила вслед за ним Розаура, появляясь на миг из-за кулис. – Пиноккио! Пиноккио! – воскликнули хором все куклы. – Пиноккио, наш брат! Да здравствует Пиноккио!»
Федерико, севший поближе к Андреа, чуть неуверенно улыбнулся, но ответил четко и без запинки:
– Вы читаете мне десятую главу произведения Коллоди, вот только мне почему-то показалось, что в вашем исполнении я воспринимаю этот текст несколько иначе, чем раньше. Похоже, у вас еще есть немало секретов, которыми вам предстоит со мной поделиться.
Последние слова он произнес не слишком уверенно, прекрасно отдавая себе отчет, что полностью доверяется этой женщине, о которой ему было известно лишь то, что она явно взбалмошная и, по всей видимости, невероятно капризная. Андреа тем временем взяла его ладонь в свою руку и, поднеся ее к губам, поцеловала. Федерико вздрогнул и даже слегка отпрянул, напуганный столь неожиданным поступком. Тем не менее он не мог оставаться безучастным, глядя в эти большие печальные глаза, которые смотрели на него не мигая.
– Не знаю, в какую игру ты играешь со мной, Коломбина, но мне хотелось бы иметь тебя в качестве садовницы в тайных садах угольщиков…
Не договорив фразу, Федерико подался вперед и прижался к Андреа, уже распахнувшей ему свои объятия. Он закрыл глаза, чтобы не видеть в ее глазах отражения собственного недоверия. Он никогда не был большим специалистом по части импровизаций на любовные темы. Неожиданных, бурно развивающихся романов в его жизни почти не случалось. Эта встреча, которой он не искал, в одно мгновение увлекла его, подавив всю способность к сопротивлению. Все оборонительные редуты сдавались один за другим, все резервы просто сгорали в бесплодных попытках держаться подальше от обрушившегося на него удовольствия. Коломбина была невероятно изящна, ее тело несло в себе все те крохотные недостатки, которые стройность предлагает миру наряду с щедрым набором роскошных достоинств. Федерико поймал себя на том, что думает о творческой мощи Верди, создавшего средствами музыки образ «Bella figlia dell'amore…».[15] Дождь разбивал отражение на мелкие осколки. Федерико понял, что его почему-то покинул вечный спутник – чувство бренности всего происходящего с ним. Он никогда не был особенно обходителен с окружавшими его женщинами, никогда не умел ухаживать за теми, к которым его тянуло. Работа в университете предлагала ему шикарный выбор кандидаток самого разного возраста, но он всегда бежал от возможной близости с кем-либо из студенток, старался избегать признаний со стороны коллег и как огня боялся интриг женщин, готовых лечь в любую постель, лишь бы подняться на очередную ступеньку лестницы, по которой им порой удавалось взойти на очень высокие, кажущиеся недоступными вершины. Федерико всегда дистанцировался от всякого рода служебных романов и даже не откликался на призывы коллег поучаствовать в абсолютно невинном флирте. В результате он заработал себе славу убежденного холостяка, и более того, на кафедре, а порой и на всем факультете время от времени возникали слухи о его тщательно скрываемой склонности к гомосексуализму. Коломбине же удалось за несколько минут открыть в его жизни новую, до той поры скрытую от посторонних глаз страницу – Федерико почувствовал себя актером, вышедшим на сцену после долгих лет творческого простоя.
Даже потом, спустя много времени, Федерико не смог восстановить в памяти, как долго продолжался этот сон. Наконец он понял, что остался в зале один и не то сидит, не то полулежит на ковре, глядя в огонь камина. Его ботинки лежали где-то в стороне, а белоснежная рубашка, казалось, выдержала неравный бой с целой стаей разгневанных фурий. Он вспомнил, что должен поужинать со старым Винченцо, но тот, к счастью, еще не успел вернуться. Федерико вдруг осознал, что внезапное исчезновение пожилого актера было срежиссировано заранее. Таким образом тот приносил своего гостя в жертву очередному капризу обожаемой дочери. Прикидываться и изображать что-либо перед кем-либо не было никакой необходимости. Это избавило Федерико от столь знакомого ему чувства неловкости из-за случившегося. Более того, он поймал себя на том, что непроизвольно приглаживает волосы, пытаясь привести себя в порядок, и одергивает изрядно помятую рубашку. После недолгих поисков ему удалось отыскать ботинки, оказавшиеся неподалеку от батареи. Федерико вполне хватило нескольких минут, чтобы хотя бы в какой-то степени вернуться в привычный образ – несколько занудного преподавателя. Как раз в это время распахнулась дверь и в зал даже не вошел, а влетел Винченцо де Лукка, двигавшийся и говоривший с несвойственной его возрасту прытью и энергией: