Он засмеялся, сжимая ее руки.
— Боже, как вы красивы, когда говорите такие слова. Нет, я не приударял за ней с серьезными намерениями, и мое сердце не разбито. Меня столько колотили, столько мяли за время моей всеми осуждаемой карьеры, что я стал бесчувственным к ударам и толчкам, как индийский каучук. А теперь нам нужно решить, как я буду к вам обращаться. Может быть, вы позволите называть вас просто Флер, без Ранульфовна?
Она вдруг смутилась, неожиданно обнаружив, что вот уже целых пять минут Петр держит ее за руки, но было поздно жеманничать.
— Будучи близкой подругой вашей сестры, — сказала она, — что я расцениваю как большую честь, мне кажется, такое обращение будет вполне в рамках приличий.
— Отлично! В таком случае вы для меня — просто Флер! — Он отдал ей воинскую честь. — Вы, самое лучшее создание, желаю вам процветания. Tloreat flora![5]
В эту минуту его излияния перебил неожиданный приход Карева-старшего. Увидав их, он замер на месте — лицо сделалось хмурым и исказилось болезненной гримасой. Флер тут же вся вспыхнула, чувствуя легкое раздражение. Пер, выпустив ее руки, с вызовом посмотрел на брата. Между ними ощущалась колкая враждебность, которую Флер никак не могла объяснить.
— А, премного вам рады, мой просвещенный старший брат, — Петр притворно поклонился.
— А, мой ничтожный младший брат, — ответил точно таким же насмешливым поклоном Карев. — Что же привело тебя сюда при полном параде еще до звонка к обеду? Не хотел ли ты найти здесь кого-нибудь другого, кроме слуг, которым ты уже порядочно надоел?
— Должен сказать, что за тобой прежде не замечалось любви к пунктуальности. Вероятно, это благотворное влияние мисс Гамильтон сказалось на тебе.
— Мисс Гамильтон? Но вы с ней несколько секунд назад были отнюдь не столь официальны, — резко заметил Карев-старший. Флер, поглядывая то на одного, то на другого, словно болельщик на теннисном корте, была озадачена.
— Я не уверен, позволила ли она тебе называть ее по имени, — спокойно ответил Петр. — Или, может быть, ты счел абсолютно ненужным даже спросить ее об этом?
— Но такого разговора даже не возникало, — быстро среагировала Флер. — Вы же знаете, как редко упоминают имя человека, если он присутствует рядом?
— Да, в самом деле, — сказал Петр. — Но ваш такт, мадемуазель, просто поражает. Это такая редкость.
— Такая же редкость, как сибирская орхидея. Вы получили какие-нибудь известия от отца за последнее время, мисс Гамильтон? — нарочито официально поинтересовался Карев.
Тем самым он давал Петру знак переменить тему разговора, и Флер была ему, за это благодарна. Но ведь Карев знал, что она пока не получила от отца ни одного письма, поэтому его вопрос смутил ее.
— Папа никогда не пишет, пока ему что-нибудь не понадобится, — неуверенно ответила она.
— Точно так, как ты, Сережа, — торопливо подхватил Петр. А всегда ли ваш отец получает то, что хочет, — мисс Гамильтон? Мой брат — всегда, во всяком случае до последнего времени.
— Что скажешь, Петя? Мисс Гамильтон прекрасно ездит на Кудлатке, ей удалось справиться с лошадью даже лучше, чем Розе. — Это было второе предупреждение, и на этот раз Петр все понял.
— Да, отличное животное, не правда ли? Бодрая, мягкая, словно голубок. Мне иногда кажется, что лошади мамлюков гораздо лучше карабахских скакунов. По крайней мере по своей сообразительности.
— Мне никогда не приходилось ездить на карабахском жеребце, — ответила Флер. — У нас в Англии таких лошадей просто нет. Зато у нас есть арабские скакуны. Вы их называете мамлюкскими, да?
Вначале вяло, но потом все больше воодушевляясь, они обсуждали достоинства лошадей, пока не прозвенел звонок к обеду.
С лестницы сошли все гости, и их компания распалась. Петр подошел к Людмиле — возможно, решив передать ей наказы от родителей. Карев, бросив последний серьезный взгляд на Флер и поклонившись, направился к двум незамужним молодым дамам.
Вскоре принесли закуски — целый набор блюд, состоявший из красной редиски, жареных сардин, сваренных вкрутую яиц куропатки, лежавших в гнездышках из шпината, черной икры и хлеба с маслом, с неизбежными бутылками охлажденной водки. Флер уже успела привыкнуть к такому изобилию и сразу могла отличить, кто из гостей равнодушен к еде, а кто ее просто обожает. Постепенно разговор стал общим. Флер беззаботно болтала с полковником и его женой, но мысли ее были далеко. Какова же причина такой враждебности между братьями? Или это лишь поверхностное впечатление? Маловероятно, принимая во внимание их взаимные упреки. Флер не удивилась бы, что причиной их колкости могла стать она сама. И все же такое предположение было лишено всякого смысла. Карев еще в Англии продемонстрировал ей, что она ему не нужна, и хотя его поведение по отношению к ней за последнее время говорило о какой-то привязанности с его стороны, если даже не о нежности, то все равно это отнюдь не свидетельствовало о его серьезных видах на нее. Что же касается Петра, то она никогда не давала ему никакого повода думать о ней иначе как о друге.