— Ну ты сколько еще собираешься у Дымшица штаны просиживать? — откусывая сочный кусок, спросил Вадим.
— Да вот я думаю, чего метаться. Мне повестку принесли на весну уже. Ю ин зе армии нау, уо-у-о… и далее по тексту.
Вадим отставил стакан в сторону и положил вилку.
— Ты серьезно? В армию? Нет, я сам служил, это нормально. Только не сегодня-завтра опять заваруха может начаться — тушите свет, не опасаешься попасть? Не факт, конечно же, Россия — страна у нас большая, у нас частей и в медвежьих углах полно, где не то что войны, кроме рыка диких зверей ничего не слышно.
— Да у меня в семье все служили, кроме бати, по здоровью не прошел, хотя и очень рвался. Так что тут у меня вопросов как-то не возникает. Я вот думаю, ехать ли весной курс закрывать? Или послать все, да во все тяжкие, нагуляться как в последний день.
— Э, я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся, — засмеялся Вадим. — Думать про то, чтобы не закрыть весеннюю сессию, забудь, просто забудь. Надо доучиться до твердой промежуточной запятой. Послушай меня, старого больного человека. Два года пролетят как один день, оглянуться не успеешь. Вот вроде только в сапогах ломом плац подметал, а уже дома, и новая жизнь: ты весь такой после армии, в ширинке тоже все после армии — того и гляди дыру в штанах просверлит. Девчата при одном только виде по земле растекаются и сами тебе на шею прыгают. После армии — ты человек, настоящий. Это стоит просто почувствовать. А зачем настоящему человеку проблемы? Придешь весь такой в сиянии и дембельской форме в деканат и скажешь: «А вот он я, любите меня все!». И что ты думаешь, будут любить, скажут — учись на здоровье дальше, мы все твои. А ты «сессию не сдавать». Не сдашь — отчислят, а после армии заставить себя грызть гранит науки уже сложнее, чем сейчас. Так что не дури. А еще вот что. Я поговорю с шефом. Газета у нас самая известная и раскрученная в городе. Всё одно ваш Сайфутдинов выборы в сортир слил, чего и стоило ожидать. Если прешь в политику, то всегда нужно быть готовым к тому, что тебе припомнят подростковый онанизм на обложку «Работницы». А он к этому готов не был. Так что не сразу, но газете вашей кранты. Я знаю, что говорю. И не от последних людей слышал, что финансирование ваш босс прикрывает, крутитесь сами как знаете. А кому Дымшиц со своими переводами Шекспира в каждом номере нужен? Правильный ответ — никому. Так что пошли к нам. Может, наш шеф и об отсрочке договорится, ты же знаешь Ивана Леонидовича, тот еще старый лис — кругом свои люди и связи. В крайнем случае, сразу после службы вернешься и в универ, и на работу. У нас все по-белому, не то что у вас — зарплата из-под полы, ночью, в самом темном углу, и приходить за получкой лучше в угольной пыли, чтобы налоговая не засекла. Что скажешь?
— А ты знаешь, Вадим, я согласен. Давай, — пока он вел свой убедительный монолог, для меня все стало очевидно. Старший товарищ, бесспорно, был прав. Мне уже порядком надоело, что постоянно шпыняют за то, что текст не четырнадцатым кеглем и не с двойным интервалом («у Иосифа Марковича глаза устают»), да еще кто — его жена, наш корректор, но по поведению — второе лицо в издательском доме — не меньше. Потому что так и есть. Да и устал уже, что из любого текста получается не авторский материал, а перевод Шекспира а-ля Дымшиц. — Я соглашусь, если твой шеф даст добро.
— Ну что, — довольно потер руки Вадим, — давай уже поедим, а то все простыло, будет невкусно. А это нам не надо. За разнообразие вкусов!
Домой мы ехали вместе на машине. Я вышел на перекрестке возле дома, пожав Вадиму руку.
— Ну что, как и договаривались, я решу вопрос с шефом и тебе позвоню.
— Заметано, если меня в редакции не будет, просто оставь номер секретарю, я тебе перезвоню.