И вот, наконец, настал тот день, когда, отсидев свой срок от звонка до звонка, Хуан все-таки вышел. Сперва он восхищался тем, как я вела дела в его отсутствие и как выросли за это время сила и влияние нашей банды (понятно, что во время свиданий при надзирателях я не могла рассказывать ему подробностей). Даже сказал (когда закончилась общая гулянка по поводу его освобождения и мы остались вдвоем), что будет жаль покидать так хорошо налаженный бизнес. А потом поведал, как именно он намерен это сделать.
Выслушав его план, я чуть не набросилась на него с кулаками — хотя очень редко даю волю эмоциям. Я кричала, что считала его умным, а он на самом деле идиот, который хочет погубить нас всех. А он в ответ лишь самоуверенно ухмылялся и говорил, что готовился давно и все тщательно продумал. Риск, конечно, есть, но — «нам нужно просто рискнуть в последний раз в нашей жизни». «Вот именно — в последний!» — мрачно ответила я, но он не слушал и продолжал, что, мол, совсем без риска невозможно добыть три миллиона долларов — а именно столько нам нужно, чтобы уехать в США не бесправными нелегалами и не по поддельным документам, а на законных основаниях, в качестве уважаемых инвесторов. 1,8 миллиона нужно вложить в американский бизнес, чтобы получить вид на жительство и впоследствии гражданство, а остальное нам на дом и текущие расходы, пока бизнес не начнет приносить прибыль.
Что верно, то верно. Не знаю, может быть, для какой-нибудь нью-йоркской банды это и не сильно большие деньги, но в трущобах Тихуаны для бригады районного масштаба, даже для такой успешной, какой стала наша под моим командованием, эта сумма запредельная. А на практике-то нам нужно было еще больше — ведь мы не могли провернуть операцию вдвоем, а значит, надо было поделиться с другими. Но все равно то, что задумал Хуан…
Идея его была такой. В тюрьме он свел знакомство с личным охранником Альвареса, одного из боссов «Тихуаны»[4]. Я имею в виду не город, а картель, хотя называть его и одним из боссов города не будет большим преувеличением. Звали его — то есть охранника, а не босса — Педро Бульдозер, и свое погоняло он получил вовсе не за физическую силу и габариты (хотя и этим от природы обижен не был), а потому, что свою первую ходку мотал за угон бульдозера, здоровенного гусеничного «Катерпиллара». На вопрос, на хрена ему понадобился этот трактор, Педро угрюмо отвечал, что хотел свалить на нем в Штаты, проломив ковшом пограничную стену. В общем, понятно, что все, чем природа одарила его по части силы, она сэкономила на уме. Ржали все, включая судей, но свои три месяца тюрьмы он таки получил. А в тюрьме его уже приметили более серьезные ребята, и тогда он уже сделал более успешную карьеру, в конечном счете дослужившись до уже упомянутого мною места. Однако и оттуда он в итоге загремел в тюрьму за чересчур рьяное исполнение профессиональных обязанностей. Обычно перцы смотрят сквозь пальцы на убийство одними бандитами других, полагая, что так им только меньше работы (уж мне ли, да и Хуану, было это не знать), но Бульдозера подвело то, что он открыл пальбу на глазах у кучи свидетелей. А точнее, даже и не это — само убийство фактически сошло ему с рук, оформленное как самооборона — а то, что он стрелял из незарегистрированного пистолета (разрешение на каковой ему, как ранее судимому, не полагалось), и вот этого уже беспристрастная мексиканская Фемида простить не могла никак.
Обычно членов картелей в тюрьмах сажают своих со своими, потому что начальство не хочет резни на подведомственной территории. Но Бульдозер забурел, считая себя слишком крутым, и нахамил одному из вертухаев — не самому начальнику, рангом пониже. А тот взъярился — тем паче что оскорбление было публичным — и решил наказать его куда суровее, чем карцером. И перевел в камеру, где сидели члены «Синалоа», а заодно и Хуан (который не относился ни к одному из картелей, но надо же было его куда-то девать). Вот тогда-то Хуан, уже знавший, кто такой Бульдозер, и спас ему жизнь.
Надо сказать, Хуан, по жизни весьма спокойный и хладнокровный, создал себе среди сокамерников репутацию бешеного, готового убить любого, не задумываясь о последствиях.
Это, пожалуй, лучшая позиция для одиночки, за которым не стоит группировка, готовая его защищать (а Хуана посадили отдельно от подельников) — но тут очень важно правильно сыграть эту роль. Нельзя перегнуть палку — явного психа, готового кидаться на других вообще без повода, прикончат во сне просто из чувства самосохранения — но и ни в коем случае нельзя быть недостаточно убедительным, ибо нет в тюрьме ничего хуже, чем если о тебе дознаются, что ты претендовал считаться тем, кем не являешься. У Хуана, хотя это была его первая ходка, все получилось, как надо — к нему относились, как к отморозку, но не беспредельщику. То есть который уважает понятия, но которого лучше не злить.
Но и с такой репутацией он не стал спиной к спине с Бульдозером отбиваться от своих сокамерников. Такие истории встречаются только в глупых фильмах, снятых людьми, все свое знание о тюрьмах почерпнувшими из других глупых фильмов. Против целой камеры не отобьется ни отморозок, ни Бульдозер, ни Терминатор. Вместо этого Хуан, не дожидаясь ночи (которая, вероятно, стала бы для Бульдозера последней), во время обеда сам пырнул его заточкой, подтверждая свою репутацию отморозка. Типа как не сумел сдержать праведный гнев. Истекающего кровью Бульдозера отправили в лазарет, а Хуана — в карцер. О происшествии доложили — не могли не доложить — начальнику тюрьмы. А у того ума оказалось явно больше, чем у его возомнившего себя богом вертухая (на что Хуан и рассчитывал), и он сообразил, что перевод Бульдозера во вражескую камеру был не по понятиям и его убийство там могло спровоцировать тюремный бунт. А потому дал своему вертухаю по шапке, и после лазарета Бульдозер вернулся в свою прежнюю, безопасную для него камеру.
Самое главное — Хуан, прежде чем ударить, успел шепнуть Бульдозеру: «Не волнуйся, я тебя спасаю! Притворись, что сильно ранен, и уйдешь на больничку, иначе тебя кончат!» Но, хотя рана оказалась просто царапиной — Хуан знал, как бить, чтобы крови было много, а реальной опасности никакой — помимо карцера за это нападение ему могли намотать и новый срок. Но начальник тюрьмы, получив от Бульдозера заявление, что тот «претензий не имеет», предпочел спустить дело на тормозах. Простая драка между заключенными и не более чем.
Хуан вышел из карцера на две недели позже, чем Бульдозер из лазарета, оставшись при этом чистым перед своими сокамерниками, которые малость попеняли ему за несдержанность, но сказали, что от такого, как он, другого и не ждали. Потом, конечно, были еще сложности с тем, чтобы дружески общаться с Бульдозером; вообще в тюрьме немало мест, где могут встречаться заключенные их разных камер — столовая, спортзал, прогулочный дворик, мастерские, даже (новомодное веяние) учебные классы и студия самодеятельности — но при этом желательно было не попадаться на глаза тем, кого такая дружба бы, мягко говоря, удивила, но Хуану удалось эти проблемы решить, в том числе и благодаря выходу на свободу кое-кого из тех, кто был в курсе истории с заточкой. В общем, в конечном итоге Хуану удалось не только полностью расположить Бульдозера к себе, но и настроить его против бывшего работодателя. У Бульдозера вполне хватило ума понять, что Хуан ради него лишился возможности выйти по УДО и вообще рисковал новым сроком (что на Бульдозера, ради которого за всю его жизнь никто и никогда не шел и на куда меньшие жертвы, произвело неизгладимое впечатление), а вот Альварес палец о палец не ударил, чтобы вытащить его из тюрьмы. Так что Хуану удалось получить от Бульдозера весьма ценные сведения.
В трущобах Тихуаны никого не удивишь плохими парнями, но Альварес считался монстром и полным отморозком даже по здешним меркам. Вырезать всю семью человека, вызвавшего его недовольство, было для него все равно что заказать себе кофе в кафе. И все же даже у этого чудовища было свое слабое место, или, если кому-то угодна такая формулировка, своя человеческая черта — привязанность к его маленькому сыну Пабло. Этот мальчик вообще не должен был появиться на свет. Первым ребенком Альвареса должна была стать девочка, но он хотел сына и, как только узнал пол будущего ребенка, потребовал сделать аборт. Само собой, на 18 неделе беременности аборты запрещены (а в то время они даже и на более ранних сроках еще были запрещены по всей Мексике, кроме столицы), но для Альвареса это, разумеется, не было препятствием. Операция, судя по всему, прошла не очень хорошо. Ибо далее последовали три выкидыша и один мертворожденный. Но Альварес был не из тех, кто согласится терпеть чье бы то ни было неповиновение — будь то человек или природа. Так что с шестого раза он все же добился своего. Ценою смерти своей жены. Но мальчик, хотя и недоношенный — он появился на свет шестимесячным — выжил. Очень не завидую врачам, которые его выхаживали, понимая, что их собственные жизни висят на том же волоске, что и жизнь их пациента — но то ли их страх, то ли деньги Альвареса все же обеспечили желаемый результат. Правда, злые языки говорили (шёпотом), что у мальчика все равно куча проблем со здоровьем, как это обычно и бывает у недоносков, включая легкую степень задержки умственного развития. Но Альварес все равно чрезвычайно ценил столь дорого доставшегося ему сына и все еще лелеял надежду со временем таки сделать из него своего наследника. Не берусь сказать «любил» — любят того, с кем хотят проводить как можно больше времени, — но именно что ценил, как ценят дорогую вещь, которую держат запертой в сейфе.
4
Tijuana — наркокартель, базирующийся в соответствующем городе и один из двух крупнейших, оперирующих в нем (вторым — и соответственно злейшим врагом «Тихуаны» — является картель Sinaloa). Имеет репутацию самой жестокой криминальной организации во всей Мексике.