Илья Алексеевич остановился возле дверей в натурный класс. Старичок приоткрыл створку. В проеме открылась просторная аудитория, уставленная мольбертами, за которыми корпели будущие мастера живописи. На помосте возлежала обнаженная модель, едва прикрытая туникой. Девушка с рыжими волосами держала в руке яблоко, напоминая собой прямо-таки библейскую Еву.
— Мадемуазель Глебова — наше сокровище! — негромко проворковал старичок.
Ожидая окончания натурного класса, Илья Алексеевич согласился на краткую экскурсию по училищу. Служитель продолжал тараторить, словно опасался, что господин сыщик может объявить во время паузы нечто ужасное.
— Судите сами: на экзамен четвертого возраста дают сюжет «Улисс и Навсикая», а ведь там сплошь барышни в драпировках — это, считай, обнаженная натура. Как прикажете изображать, если студенты в классах этой натуры в глаза не видели! Пришлось менять на «Самсона, преданного Далилою филистимлянам» — там по преимуществу мужские фигуры, женская одна только…
Улучив момент, Ардов все-таки успел задать интересующий его вопрос.
— Крючин? — переспросил старичок, снял пенсне и замигал глазами. — Конечно, знаю! Милейший, обходительнейший молодой человек.
Учитывая вчерашние признания Аладьина, ответ Илью Алексеевича удивил.
— Он ухаживает за госпожой Глебовой, — доверительно продолжил старичок, — частенько поджидает ее у входа с цветами. Вы знаете, он увлекается химией и однажды сказал мне, что благодаря этой науке намерен разбогатеть.
Подойдя к каморке, отведенной натурщикам для переодевания, Илья Алексеевич кивнул провожатому, разрешая оставить его и заняться своими делами. Выждав, он постучал. Ответа не последовало, хотя за дверью послышалось явное движение, даже скрипнула половица. Не дождавшись ответа, Ардов отворил дверь и ступил внутрь.
Едва он открыл рот, чтобы сообщить о цели визита, как почувствовал, что его шеи коснулось что-то холодное. Илья Алексеевич замер. «Неужели это она?» — с досадой подумал он, представив, как сейчас острое лезвие разрежет ему горло.
— На сладенькое потянуло? — резанул голос темного серебра у самого уха.
Ардов почувствовал, как белый пластрон[15] на груди стал напитываться горячей кровью из разрезанной шеи.
— Я из полиции, — стараясь не терять самообладания, успел просипеть он.
Рука с лезвием отстранилась.
— Простите, — опять дрогнул темным блеском голос. — Я думала, вы очередной липовый антрепренер. Тут ходят, знаете…
Помолчав мгновение, Глебова вышла из-за его спины. Илья Алексеевич посмотрел себе на грудь — крови не было. Потер шею — цела, слава богу. Очевидно, это голос. Он был острый, поблескивал в темноте металлическим отсветом — такие иногда встречались Ардову, о них можно было порезаться.
— Меня интересует Крючин. Вы ведь знакомы?
— Я к его темным делишкам отношения не имею, — сухо ответила натурщица и прошла за ширму, чтобы продолжить облачение — она была полураздета.
Отброшенное на столик оружие оказалось бутафорским кинжалом довольно неуклюжей работы.
— Его убили, — сказал Илья Алексеевич.
Девушка вышла из-за ширмы и непонимающе захлопала глазами.
— Как убили? Кто?
— Вот и я хотел бы это узнать, — Ардов протянул Глебовой платье, лежавшее на фанерной полуколонне. — Рассчитываю на вашу помощь.
Из глаз Глебовой покатились слезы. Зайдя за ширму, она принялась нескладно втискиваться в одежду.
— Сколько раз… — забормотала она, — сколько раз…
Илья Алексеевич уронил себе на ладонь несколько белых крупинок из миниатюрной колбочки, которая имелась у него на кожаной наручи под левой манжетой, и отправил в рот.
— Когда вы видели Крючина?
Хоть это было и невежливо, но чиновник сыскного отделения решил не дожидаться завершения туалета, полагая, что именно сейчас, в растрепанных чувствах, свидетельница будет максимально откровенной.
— Последний раз — в четверг, — всхлипнула девушка.
— О чем говорили?
— Да так… Костя сказал, что они с этим своим сумасшедшим профессором начинают какой-то грандиозный эксперимент.
— Сумасшедшим?
— А разве нет? — голос Глебовой опять заискрился. — Угораздило же его подпасть под влияние этого индюка. Вы его видели?
Глебова на мгновение выглянула из-за ширмы. Ардов успел кивнуть.