– Мы его так никогда не найдем.
Я предложил ему заявить в милицию.
– Ага! И они объявят тебе «план перехват».
– А что же тогда делать?
– Не знаю! Пошли домой, хоть велосипеды возьмем, а то так никаких ног не хватит мотаться по городу.
В его словах был резон. Сначала мы заскочили к Даниле. И, какая же радость была в наших глазах, когда во дворе мы увидели мирно пасущегося Ваську. Данила его обнял и поцеловал в хохолок.
– Васька. Ты домой пришел? А я ведь тебе хотел голову отрубить. Васька!
И столько непередаваемой нежности и ласки было в голосе моего приятеля, что длинноногая птица почувствовала это фибрами своей заморской души, и в ответ легко клюнула Данилу.
– А Борьку, твоего дружка, по глупости съели. Как бы вы сейчас в паре здорово выступали.
Счастливые мгновения редко бывают в жизни у человека. Вот и мой приятель Данила на минутку расслабившийся, уже сжал волю в кулак. С прежней энергией, он заявил, что нам надо сходить на площадь за возком.
– И переставить надо срочно сиделку точно по центру, тогда не будет никакого перекоса.
– Ты это сам придумал или тебе подсказали? – съязвил я.
На улице мы встретили Настю. Она поинтересовалась нашими успехами. Я ей все рассказал. Как у всякой умной женщины, у нее тут же родилась гениальная идея.
– А зачем вам страуса запрягать?
– А кого?
– Тебя, Данила!
Мой дружок обиделся. Вечно он у нас с Настей был объектом шуток. Вот и на этот раз подумал, что она над ним смеется, и отвернулся в сторону. А Настя продолжала ему втолковывать свою блестящую идею.
– Одень на голову колпак. Прилепи к нему птичий клюв и кричи, что ты заморский петух. И таскай себе в удовольствие тележку. Вон на Юге Азии до сих пор есть велорикши. Посадишь малышню и будешь их катать.
Данила обиделся.
– Кто-то сядет в тачку, а я буду таскать ее? Ни в жизнь!
– Почему? – никак не могла понять резко отрицательный ответ Настя. Данила поразил меня своим ответом:
– Я еще не опустился до такой степени?
– До, какой, такой?
– Такой! Чтобы кто-то сидел в тележке, я его вез, а он еще мне на плечи свои грязные башмаки ставил. Видел в кино, как на этих велорикшах американцы с сигарой в зубах ездили.
– Да, мало ли какой урод среди них мог попасться?
– А ты думаешь, среди наших их не найдется?
Слава богу хоть тележку никто не тронул. Разговор про уродов казалось бы забылся. Не успели мы с двух сторон взяться за наши небольшие оглобельки, как Настя нас остановила.
– Мальчики, а можно я сяду в возок? Честное слово, так хочется Клеопатрой по городу проехаться!
– А боярыней Морозовой не хочется? – подковырнул ее Данила и решительно отказался: – Я ее Макс тащить не буду.
– Но почему? – так и не мог я понять своего дружка, – У нее ни сигары во рту, ни грязных башмаков.
Он нагнулся к моему уху.
– Ты забыл, мы учимся в одном классе! А это хуже грязных башмаков.
Странная все-таки провинция. Хоть и живет в девяноста километрах от Москвы, но имеет свою особую мораль, свой свод неписаных законов, своих кумиров. А на столицу смотрит, как на заевшийся город, жителям которого не понять местных проблем и их нравственных устоев. Данила считал меня сибаритом, избалованным излишним вниманием деда и бабки, человеком. Такому как я не понять, что нынешняя уступка Насте может выглядеть в глазах их одноклассников слабостью.
А мне на их местный кодекс чести было наплевать.
– Садись в тележку! – сказал я Насте. Вы бы видели, как человека преображают юпитеры славы, всеобщего удивления и восхищения. Ноги на плечи она мне конечно не поставила, но когда я метров через сто оглянулся, то к своему удивлению увидел в руках Насти веер. Это было почище сигары в зубах. Данила шел по противоположной стороне улицы и противно улыбался. А наша подружка так это небрежно, касалась веером моего плеча, когда хотела, чтобы я завернул на ту или иную улицу.
Нам вроде бы совершенно случайно все время попадались на пути ее подружки. И лишь у самого Данилиного дома, я, наконец, сообразил, как их извещала Настя о своем триумфальном проезде. Она им посылала эсэмэски.
О, женщины! Есть ли существа на свете лукавее вас? Данила, сказал бы, что нет и, пожалуй, был бы прав.
– Выметайся! Приехали! – грубо сказал я, бросая ручки-оглобли на землю и снимая с шеи горшечный хомут. Его я одел на шею, для удобства. А через день Данила совал мне в нос фотографию, на которой я был запечатлен в позе то ли велорикши, то ли яремного быка. Знал мой дружок, о чем говорил, когда предупреждал меня не связываться с Настей.
Наша подружка ушла, а мы с Данилой на время стали инженерами по технике безопасности. Во-первых, мы перенесли сиденье вперед, во-вторых, под днищем тележки, спереди и сзади установили два стопорных, страховочных стержня костыля. Теперь даже если человек сядет не так, тележка-возок не опрокинется, а станет на три точки. Гордость переполняла наши сердца.
– Нет, ты видал, что мы сделали? – хвастался Данила.
– Круто! – согласился я.
– Я еще кое-что придумал, – сказал мой дружок, – ты иди пока. Утром увидишь.
Следующий день был воскресеньем. С утра пораньше я был у приятеля дома. На боку нашей тележки-возка красовалась жирная надпись – «Феррари-Индюк».
Мы поехали на площадь. В воскресный день народу в центре города бывает больше обычного, потому Данила собирался сегодня хорошо подзаработать. Все к этому располагало, и вчерашнее удачное начало, и отремонтированный возок. Снова над площадью разнесся призывный крик моего дружка:
– Я бессмертный Кащей, растолстел от каши и щей. Подходи народ, налетай, детей малых катай.
К нас сразу подошла дама с симпатичной девочкой. Данила помог усадить ребенка на тележку, и я повез ее по площади. Когда я сделал круг, то увидел рядом с Данилой небольшую очередь. Такого успеха ни он, ни я не ожидали. Довольный дружок подмигнул мне. Казалось, фортуна повернулась к нам лицом. Но когда Данила посадил на тележку очередного малыша, рядом с нами неожиданно затормозила Тойота. Из нее вышла Фаина Капель, хозяйка Васьки страуса.
– Что тут птица делает? – строго спросила она Данилу.
– Вот мы…вот немного… вот решили…
Очередь начала волноваться. А Капель приказала Даниле гнать страуса домой.
– Будете еще меня перед всем городом позорить. Разве для этого я тебе Ваську и Борьку оставляла? Кстати, где он?
Данила склонил виноватую голову и поникшим голосом сказал:
– Мы его съели! Ты же денег не оставила.
Господи, как же кричала Капель. Она забыла, и про свой имидж, и про и про долг, и про все на свете.
– Моего поросеночка Борьку съели. И кусок у вас в горле не застрял. Он же был только для выгула. Мне его возвращать надо! Ну, вы и артисты. Поросенка съели! Да кто вам разрешил? А ты знаешь, сколько он стоит? Тысячу долларов. Прикажешь теперь мне деньги возвращать? Нет, Данила, я тебя увольняю. Я на тебя в суд подам. А ну гоните птицу домой. Нечего над нею измываться. Ты бы еще на нем огород вспахал! О боже, смотри, как он у тебя исхудал.
Бизнес моего дружка на этом закончился. Делать было нечего. Последнего седока я успел прокатить, а затем с почетным эскортом последовали домой. Васька попал вновь в свой загон, а Данила пошел к хозяйке решать финансовые вопросы. Вернулся не скоро.
– Ничего она мне не заплатила. Ты, говорит, поросенка за тысячу долларов съел. По ее расчетам выходит, что я еще ей остался должен. Представляешь? И принес же черт ее не ко времени! То нет ее месяцами, а сейчас кажется, надолго приехала. Злая, как мегера. По дому ходит, вещи пинает, и курит одну сигарету за другой. Что-то у нее случилось, а что понять не могу.
– А может, этот Гусь на нее наехал? – предположил я. – Помнишь, записку ты мне показывал.