— Можно прервать вас? — спросил я. — Мне хотелось бы знать…
— Нет! Нельзя! — крикнул Коркоран. — Никому нельзя! Сейчас я говорю, Тихий! Вы еще ничего не понимаете. Вы думаете, наверно, что там, в этом барабане, различные сигналы записаны, как на граммофонной пластинке, что события усложнены, как мелодия со всеми тонами и только ждут, как музыка на пластинке, чтобы ее оживила игла, что эти ящики воспроизводят по очереди комплексы переживаний, уже заранее до конца установленных. Неправда! Неправда! — кричал он пронзительно, и под жестяным сводом грохотало эхо. — Содержимое барабана для них то же, что для вас мир, в котором вы живете! Ведь вам же не приходит в голову, когда вы едите, спите, встаете, путешествуете, навещаете старых безумцев, что все это — граммофонная пластинка, прикосновение к которой вы называете действительностью!
— Но… — отозвался я.
— Молчать! — прикрикнул он на меня. — Не мешать! Говорю я!
Я подумал, что те, кто называл Коркорана хамом, имеют немало оснований, но мне приходилось слушать, ибо то, что он говорил, действительно было необычайно. Он кричал:
— Судьба моих железных ящиков не предопределена с начала до конца, поскольку события записаны там, в барабане, на рядах параллельных лент, и лишь действующий по правилам слепого случая селектор решает, из какой серии записей приемник чувственных впечатлений того или иного ящика будет черпать информацию в следующую минуту. Разумеется, все это не так просто, как я рассказываю, потому что ящики сами могут в определенной степени влиять на движения приемника информации и полностью случайный выбор будет лишь тогда, когда эти созданные мною существа ведут себя пассивно… Ведь у них же есть свобода воли и ограничивает ее только то же, что и нас. Структура личности, которой они обладают, страсти, врожденные недостатки, окружающая обстановка, уровень умственного развития — я не могу входить во все детали…
— Если даже и так, — быстро вмешался я, — то как же они не знают, что являются железными ящиками, а не рыжей девушкой или свяще…
Только это я и успел сказать, прежде, чем он прервал меня:
— Не стройте из себя осла, Тихий. Вы состоите из атомов, да? Вы ощущаете эти атомы?
— Нет.
— Из атомов этих состоят белковые молекулы. Ощущаете вы эти свои белки?
— Нет.
— Ежесекундно днем и ночью вас пронизывают потоки космических лучей. Ощущаете вы это?
— Нет.
— Так как же мои ящики могут узнать, что они — ящики, осел вы этакий?! Как для вас этот мир является подлинным и единственным, так же точно и для них подлинны и единственно реальны сигналы, которые поступают в их электронные мозги с моего барабана… В этом барабане заключен их мир, Тихий, а их тела — в нашем с вами мире они существуют лють как определенные, относительно постоянные сочетания отверстий на перфорированных лентах — находятся внутри самих ящиков, помещены в центре… Крайний с этой вот стороны считает себя женщиной необычайной красоты. Я могу вам подробно рассказать, что она видит, когда, обнаженная, любуется собой в зеркале. Как она любит драгоценные камни. Какими уловками пользуется, чтобы завоевать мужчин. Я все это знаю, потому что сам, с помощью своего судьбографа, создал ее, для нас воображаемый, но для нее реальный образ, с лицом, с зубами, с запахом пота и со шрамом от удара стилетом под лопаткой, с волосами и орхидеями, которые она в них втыкает, — такой же реальный, как реальны для вас ваши ноги, руки, живот, шея и голова! Надеюсь, вы не сомневаетесь в своем существовании?..
— Нет, — ответил я тихо.
Никто никогда не кричал на меня так, и, может, меня бы это забавляло, но я был уж слишком потрясен словами профессора — я ему верил, ибо не видел причин для недоверия, чтобы в этот момент обращать внимание на его манеры…