- Ты гляди, тут даже ромашки с ландышами не завяли! – продолжал восхищаться колдун. – Так и представляю великих мастеров древности, которые приходили сюда в надежде обрести тайные знания о сути вещей!
- Здесь нужно будет что-нибудь чинить? – Геру больше волновало составление сметы на ремонт.
Тенька замахал на друга руками и заявил, что капище ни в коем случае нельзя трогать, и оно само решит, как для него лучше. А вот он сам хотел бы устроить себе лабораторию прямо наверху, на тех развалинах балкона. Для этого нужны кирпичи, а цемента не надо вовсе, потому что он, Тенька, как раз хочет опробовать один новый способ взаимодействия сложных веществ, теорию которого расписал намедни.
Когда Гера уже собирался одернуть размечтавшегося друга и уточнить, сколько же ему нужно кирпичей, в прикрытую дверь вежливо постучали, и уединение капища было нарушено запыхавшимся посланником, который бежал сюда от самых городских ворот и очень обрадовался, что сумел отыскать уважаемых сударей так быстро.
- А что случилось? – обеспокоился Гера.
- В город пришла некая юная горская девушка, – поведал посланник. – Она ищет вас обоих.
- Горская? – изумился Гера.
- Темноволосая, – пояснил гонец. – Очень милая девушка, говорит, что знает вас. Ее зовут Лернэ Сафетыбока…
Услышав имя, друзья, не сговариваясь, сорвались с места.
Когда они примчались к воротам, красавицы Лернэ там уже не было. Не успел Гера поднять тревогу, как девушка, целая и невредимая, только слегка уставшая, нашлась в сторожке часовых. Она пила горячий трофейный укропник и угощалась сухарями с вяленым мясом, а видавшие виды вояки любовались ею, как чудом. Увидев Теньку и Геру, Лернэ вскочила и бросилась к ним в объятия.
- Ты что здесь делаешь? – выдохнул Гера. – Мы же оставили тебя дома, в деревне! Неужели ты в одиночку шла сюда через полстраны?!
- Не одна, а с купеческим обозом, – пояснила Лернэ своим нежным серебристым голосом. – Я так истосковалась по вам, что когда мимо деревни проезжал знакомый купец, упросила его взять меня с собой. Наверное, я поступила дурно, но у меня больше не было сил ждать. Ожидание замучило меня сильнее, чем дальняя дорога. Пожалуйста, возьмите меня с собой!
- Но тебе не место на войне, – возразил Гера.
- Я не буду воевать, – девушка широко распахнула синие глаза. – Только посижу в сторонке.
Это был тот редкий случай, когда мнение Теньки полностью совпадало с Гериным.
- Дурища, – почти ласково известил он сестру. – В какой еще сторонке?
- Не знаю, – растерялась Лернэ. – В какой-нибудь. Тенечка, милый, придумай, как мне остаться с вами! Я так тревожусь, даже спать не могу, особенно, когда узнала, что под Фирондо ты чуть не погиб. Тенечка, мне так страшно, я осталась совсем одна, опять мама начала сниться. И Дашенька. Как подумаю, что вы тоже…
Она не договорила и тихонько всхлипнула. Гера сам не понял, как оказался рядом и бережно обнял ее за худенькие плечи.
- Может, и правда пусть остается? – услышал он свой голос.
- В «сторонке» сидеть будет? – съязвил Тенька, поглядывая ему в глаза. – Я, конечно, все понимаю, но интересненько это вы придумали!
- В Гарлее пока безопасно, если на заброшенные улицы не ходить. Первое время побудет здесь, найдем ей комнату во дворце. А к югу отсюда в паре дней пути живут мои родители.
- На Орденской стороне?
- Сегодня Орденская, завтра наша, – пояснил Гера. – Я договорюсь, и они приютят Лернэ. Все же ближе к нам, чем твоя деревня.
- А больше ты ничего не хочешь мне сказать? – поинтересовался Тенька с каким-то странным предвкушением.
- Нет, – пожал плечами Гера.
- Ну, ладно, – колдун чему-то ухмыльнулся и отвел взгляд. – Значит, потом. Что, Лерка, поедешь жить к родителям Геры?
Девушка горячо закивала.
Тенька вернулся к себе под вечер. Его обиталище располагалось на одном этаже с «покоями» обды, но прежде, судя по всему, служило чем-то вроде подсобки. Это было тесное помещение из двух треугольных комнатушек, одна с выходом на галерею, другая – в коридор. Тенька вымел оттуда весь посторонний хлам и натащил еще больше своего. Теперь в одном из углов стоял мешок сушеной ромашки, рядом на кривоногой табуреточке громоздился чайник, вскипающий сам по себе от хозяйского прикосновения, а в посудине, напоминающей ночную вазу с отбитой ручкой, отмокали запасные глаза, Тенькой лично синтезированные. Постель была сдвинута куда подальше, зато почетное место занимали стопка ломаных сильфийских досок и здоровенное стоячее зеркало в кованой оправе на гнутых ножках. По вертикальной стеклянной поверхности струился, перебегая рябью, слой непроливающейся воды.
Именно к зеркалу Тенька направился в первую очередь. Ему казалось, что он наконец-то сумел разгадать непростую комбинацию преломлений, благодаря которой можно будет пронзать пространство и его световую модель гораздо глубже, чем это получалось с зеркальцами Климы и Ристинки. Тенька мечтал заглянуть в такие дали, до которых не могли долететь даже сильфы. Туда, в неизведанное, таящееся за яркими точками звезд. Тенька бредил этим с пятнадцати лет.
Пальцы замерли над водяным зеркалом, не касаясь пульсирующей ряби. Вода успокоилась, разгладилась.
Небольшое усилие – и Тенька увидел горы. Самую западную их часть, туда даже горцы не забирались. Там на скалах белели снежные шапки, из впадин струился теплый парок, а за черным хребтом с обрыва начиналось море, зеленое, как трава по весне. В воде плескались крупные рыбины с алыми губами, в вышине догорал закат. Но все это – почти Принамкский край, там можно и безо всякого колдовства побывать, если постараться. Теньку манило другое.
Даже Эдамор Карей говорил ему, что это невозможно. Об этом писал в своем трактате какой-то древний колдун по имени Кейран, открывший все восемьсот девяносто три способа преломления воды. Но Теньке все равно казалось, что существует и восемьсот девяносто четвертый. Тот самый, когда вода перестает быть водой и превращается в подобие коридора.
Вода в зеркале замерзла, от нее пошел горячий пар, кованая рама покраснела от жара. Тенька ругнулся и снова поменял исходные. Преломления запутались в невероятный клубок, концы которого ушли в ничто. Стоп. Какое еще «ничто»? Где оно находится?
Тенька потянулся за нитями незримого клубка, скользнул сознанием куда-то мимо сути вещей, и…
Клубок пропал, смявшись в лепешку, а потом выгнулся дугой, по которой хлынула измененная вода.
Слизнув подтекшую к уголку рта каплю пота и еще не веря своему счастью, Тенька смотрел, как багряная темнота в зеркале медленно проясняется.
По ту сторону были не горы или моря, и вообще не природа. Зеркало показывало металлически блестящую комнату, уставленную разномастными круглыми предметами, назначение которых даже для Теньки оставалось загадкой.
А еще в комнате была девушка совершенно неописуемого вида. Очень высокая, возможно, потому, что носила обувь с такими бесконечно длинными каблуками, какие принамкской моднице даже в бреду не примерещатся. Стройные ноги плотно обтягивали ярко-оранжевые штаны, а кофточка была настолько короткой, что открывала живот и драгоценный камень в пупке. Волосы у девушки были розовые с сиреневыми прядками, ресницы густые и черные, а глаза – зеленые.
Внезапно девушка посмотрела прямо на Теньку и подошла к той стороне зеркала вплотную. Тенька ошалело улыбнулся. И получил улыбку в ответ.
Их руки соприкоснулись, и зеркальная гладь в первый, но далеко не в последний раз отразила долгожданный радужный водоворот иных миров.
====== Глава 2. Тени прошлого ======
На свете ничего не возвратить назад,
Несчастья моего не помнит старый сад.
Тебя я никогда не встречу в том саду,
Зачем же вновь туда я иду?
Л. Дербенев
Костэн Лэй знал этот старый портрет до мельчайшей черточки. И потертую раму из мореного кедра, с зеленоватыми медными уголками – правый нижний потерялся в незапамятные времена, еще до рождения Костэна, и дерево в этом месте кажется новее. Белая сильфийская беседка на зеленом фоне изображена схематично, ровными и крупными мазками, а вот красная сирень, фантазией художника превращенная во вьющееся растение, прописана так хорошо, что даже можно посчитать лепестки. Алые соцветия спускаются до самой земли, касаясь подола фиолетового старомодного платья – подобные наряды, приталенные, с широкими длинными рукавами и тяжелыми бархатными оборками носили почти век назад. Из рассказов прадеда Костэн знал, что женщине на портрете тридцать семь лет. Но на вид ей было не дать и тридцати. Густые волосы, светлые, как пшеница, очень похожие на шевелюру самого Костэна, совсем не вьются и чинно лежат на плечах. Шея прямая и тонкая, а взгляд одновременно добрый, гордый и проницательный. Все-таки удивительный талант у живописца – так передать мимолетный взмах ресниц, чуть заалевшие от холодного сильфийского ветра щеки, тонкие крылья носа, улыбку в уголках губ. Когда на холст падал свет, женщина смеялась. Когда в комнате, как сейчас, сгущались ночные сумерки – была сдержанно печальна, точно глядела сквозь время и жалела, что не может обнять вдовца-мужа, оплакать сына и внучку, поглядеть, каким славным агентом стал правнук.