Но особыми успехами Москва похвастаться не могла (как, впрочем, и вся страна). Зато сам Ельцин стал как бы теснить Горбачева в сознании людей. На фоне московского секретаря Михаил Сергеевич казался вялым и консервативным. Горбачеву это совсем не нравилось. К тому же ему стали жаловаться на то, что Ельцин беспощадно расправляется с московскими кадрами, а результата все равно нет.
Горбачев хмурился, а тонко улавливающие настроения начальства высшие партийные чиновники сразу сообразили, что Ельцин больше не фаворит, и стали держаться от него подальше. Ельцин почувствовал себя в изоляции, на политбюро молчал. Но Горбачев не давал ему молчать, просил Бориса Николаевича тоже высказываться. Это привело к еще большему обострению отношений.
В январе 1987 года на пленум ЦК КПСС был вынесен вопрос о кадрах. Накануне пленума доклад Горбачева обсуждался на политбюро. Ельцин, по обыкновению, молчал. Горбачев спросил его мнение. Лучше бы он этого не делал…
Ельцин высказался резко и безапелляционно: предложил дать оценку членам политбюро, которые виновны в застое, но все еще сидят на своих местах, реальнее оценить скромные успехи перестройки, быть самокритичнее, не спешить себя хвалить — пока не за что. Во многих эшелонах власти не произошло ни оздоровления, ни перестройки. Критика идет в основном сверху вниз. Ельцин не упустил случая высказаться в адрес Лигачева: мы никак не можем уйти от нажимного стиля в работе, это идет от аппарата ЦК…
Вадим Медведев и Александр Яковлев на том заседании политбюро обменялись короткими записками относительно Ельцина, который неожиданно открылся им с новой стороны.
Медведев написал Яковлеву: «Оказывается, есть и левее нас, это хорошо».
Яковлев ответил Медведеву: «Хорошо, но я почувствовал какое-то позерство, чего не люблю».
Медведев — Яковлеву: «Может быть, но такова роль».
Яковлев — Медведеву: «Отставать — ужасно, забегать — разрушительно».
Горбачев был раздосадован словами Ельцина. И в заключительном слове перешел в контратаку, обрушился на московского секретаря, сказал, что «надо вести линию на приток свежих сил, но недопустимо под видом усиления требовательности устраивать гонение на кадры, ломать «через колено» судьбы людей. Перестройка начата во имя утверждения в обществе и партии демократических принципов, этих целей не достичь на подходах, далеких от демократии…».
Слова Горбачева были небывало резкими. Почувствовав, что перегнул палку, Борис Николаевич вновь взял слово и пошел на попятный:
— Для меня это урок. Думаю, что он не запоздал.
Ельцин не ожидал такого выпада со стороны генерального секретаря. Он даже почувствовал себя плохо. Когда все разошлись, он все еще сидел в зале заседаний политбюро, приходил в себя. Вызвали врача, но Ельцин отказался от его помощи.
А Горбачев был возмущен словами Бориса Николаевича и никак не мог успокоиться. На следующий день он стал обзванивать членов политбюро, говорил, что вчерашнее выступление Ельцина оставило у него неприятный осадок, что Борис Николаевич заигрывает с массами, а ситуация в Москве не улучшается, много слов, да мало дела.
Когда генеральный секретарь начинает делиться негативными впечатлениями, это верный признак грядущей опалы. Но когда Ельцин позвонил члену политбюро Виталию Воротникову, тот не стал его предупреждать об опасном развитии событий.
Ельцин же переживал после неудачного выступления на политбюро:
— Занесло меня опять. Видимо, я перегнул где-то, как считаете?
Воротников его успокоил:
— Нередко и другие вступают в споры. Только ведь надо как-то спокойнее, самокритичнее выступать. Ты всегда обвинитель, обличитель. Говоришь резко, безапелляционно. Так нельзя.
Ельцин согласился:
— Такой характер. А выступать на пленуме надо ли?
Воротников его подбодрил:
— Конечно, надо.
Ельцин был благодарен:
— Ну, спасибо.
Стараясь восстановить отношения, Ельцин попросился на прием к Горбачеву. Почти два с половиной часа разговаривали. Вроде бы объяснились. Но на очередном пленуме ЦК, выступая, Ельцин опять говорил очень резко:
— Прошло два года, а перестройка вглубь не пошла.
И снова критиковал стиль работы секретариата, то есть непосредственно Лигачева:
— Ничего не изменилось — обилие бумаг, администрирование.
Коллеги по политбюро не понимали поведения Ельцина. С одной стороны, он не хотел ссориться с генеральным секретарем, с другой — как только начинал говорить, вступал в спор.