— Да с этим диском вообще все непонятно.
— Но ведь не просто же он его передал, была у него какая-то цель. И, как Анна поняла, он хотел предать этот материал гласности, надеялся, что она проведет независимое журналистское расследование и выведет на чистую воду. Но кого? Если убийца Ривилиса и Наблюдатель — одно и то же лицо — а по всему выходит, что так, — и если Борис Сергеевич хотел именно его и вывести на чистую воду, как тогда это сочетается с его ролью сообщника? Значит, дело в чем-то другом. Либо он вовсе не хотел никакого расследования, а передал диск Анне для каких-то других, возможно, противоположных целей. Либо он не сообщник.
— Для каких-то других целей? Что ты имеешь в виду?
— У Анны промелькнула мысль, что все странности, которые с ней стали происходить, начались после просмотра диска, ну, то есть диск на нее так подействовал. Может, действительно что-то такое в нем заключено?
— Не знаю, — Виктор отхлебнул пива и, уже осознанно, съел кусочек угря. — Потрясающе! Не зря я всю юность мечтал об этом! Попробуй, очень вкусно. И пиво у них не испортилось, даже стало лучше.
Полина послушно, чтобы не обидеть Виктора, попробовала и того, и другого.
— Действительно вкусно, — согласилась она. — Так что ты думаешь по поводу диска?
— Не представляю, как это может быть. Допустим, на Анну диск мог как-то воздействовать, но на тех людей на стадионе как? Подожди! — Он внимательно посмотрел на Полину. — Ты хочешь сказать, что не было никакого концерта и этой странной распродажи мехов среди лета, а была лишь какая-то запись с воздействием, после которого Анне стало казаться…
— Во всяком случае это объясняет, почему почти все, что она говорила, не подтверждается фактами.
— Ну да, точно! — Виктор сделал большой глоток пива. — Не было концерта, не было меховой распродажи, не было этого обезумевшего старичка с зонтиком, не было этой осенней прогулки у горного озера, не было всех этих сумасшедших событий. А был один только диск. Не представляю, правда, сам механизм воздействия, но пока об этом не будем. И все становится на свои места, необъяснимым событиям находится объяснение. — Виктор опять отхлебнул пива из кружки. — Но, подожди, а как же Ривилис! Он ведь был на этом концерте и…
— Ну, о том, что он был на концерте, мы знаем только по воспоминаниям Анны, с ее, так сказать, слов.
— Да, действительно. — Виктор задумчиво поковырял в тарелке вилкой. — Нет, опять ничего не сходится! В эту схему не вписываются ни школьный охранник, ни люди из салона сотовой связи.
— Не вписываются, — согласилась Полина, — пока не вписываются, но, может, со временем и эти события объяснятся каким-нибудь подобным же образом.
— Каким, например?
— Ну… О том, что было в салоне, ты знаешь по записи, которую тебе показали. Происходили ли эти события на самом деле, неизвестно.
— Ты хочешь сказать, что на меня тоже было произведено какое-то воздействие при помощи… ну своего рода диска? Но я же… — начал Виктор в запальчивости, но, вдруг отчего-то расстроившись, почти жалобно закончил: — все это было очень реально. — И уже совсем безнадежным тоном спросил: — А как же охранник? С ним-то я разговаривал до того, как посетил салон?
— Охранник мог свою историю просто придумать, — возразила Полина. — Да ведь ты и сам сначала ему не поверил.
— Не поверил, — еле слышным эхом повторил Виктор. Мысль, что на него оказали какое-то воздействие, очень его расстроила, да что там, расстроила — совершенно выбила из колеи. — Своего рода собачий свисток, только на диске. Ну да, понимаю.
— Вот-вот.
Виктор, задумавшись о чем-то, замолчал. В молчании доел свою порцию угря, допил пиво, щелкнул зажигалкой, закурил.
— Разве здесь можно курить? — недовольно спросила Полина.
— Раньше было можно, — рассеянно сказал Виктор. — А как сейчас… Да нет, и сейчас, наверное, можно, пепельница-то стоит на столе. Причем вполне приличная, такая вся из себя керамическая, с Нептуном. Вот раньше, помню, просто гнутые банки из-под пива вместо пепельниц были…
— Раньше, раньше, — передразнила Полина — сигаретный дым ее раздражал. Но она тут же опять устыдилась своего раздражения на Виктора, которое почему-то сегодня весь день на нее накатывало. — Ладно уж, кури, — великодушно разрешила она и, чтобы окончательно его утешить, принялась нахваливать угря. Но, кажется, ее всерьез обиженный муж утешаться не хотел: на все похвалы блюду мечты его бедной юности никак не реагировал, ничего не отвечал, вновь замкнувшись в молчании. Надо было как-то его расшевелить, что-то придумать, но ничего подходящего в голову не приходило.