Разведрота полка опоздала на ужин на полтора часа. Причина уважительная: парни только вернулись с боевого задания. Это было видно по уставшим, напряженным лицам. Ни на одном Ольга Алексеевна Рязанцева не увидела улыбки. Без лишних расспросов догадалась: в горах были потери.
Никогда не жалела той же гречки или макарон с тушенкой положить в солдатские тарелки побольше. А в этот раз особенно старалась досыта накормить каждого разведчика. По возрасту они ей, 32-летней женщине, годились в младшие братья или племянники. Поэтому и относилась к ним почти по-родственному. А в разведчиках и вовсе души не чаяла. Славные, настоящие ребята, по краю пропасти ходящие. И никто не знает, что их ждет завтра. Эта расхожая, с философским оттенком фраза в Афганистане приобрела слишком буквальный, даже зловещий смысл. Разве думали вчера трое погибших парней-разведчиков, что сегодняшний ужин станет для сослуживцев поминками по ним?
Голубоглазый худощавый солдатик стеснительно попросил добавки, и она с удовольствием положила ее в алюминиевую тарелку, пожелав приятного аппетита. А через пару дней Ольга Алексеевна вдруг увидела симпатичного парнишку с солидным синяком под глазом.
— Ой, кто это тебя так?! — непроизвольно вырвалось у нее из груди. По-женски ей было очень жаль этого солдатика, Василия Гвоздева, которого она называла не иначе как Василек.
Он морщился то ли от такого вольного обращения, то ли от боли, но, как и подобает разведчику, мужественно терпел. Сделав холодный компресс, Ольга Алексеевна велела ему вечером зайти к ней в общежитие за специальным кремом. А сама направилась к командиру роты старшему лейтенанту Дмитрию Захарову, которого немного знала. Поэтому без обиняков пошла в атаку прямо с порога:
— Что это у вас, товарищ командир, творится: свои своих избивают. Непорядок.
Молодой офицер, не ожидавший такого напора от женщины-повара, малость опешил. Фингал под глазом у подчиненного офицер заметил еще на утреннем построении, но рядовой Гвоздев заверил ротного в том, что это он сам в темноте нечаянно споткнулся и стукнулся о дверной косяк. Еще пошутил: до свадьбы, мол, заживет.
— И вы поверили этой сказочке? — наигранно возмутилась Рязанцева.
— Я привык доверять своим солдатам, — прозвучало несколько высокопарно, а потому не очень искренне.
Захарову не нравился разговор. Получалось, что он оправдывается, и перед кем — гражданским поваром. Подумаешь, выяснили отношения два его подчиненных. Обычное дело в мужском коллективе. А Гвоздев наверняка сам напросился на чей-то кулак: ершистый паренек, слишком какой-то правильный. Когда однажды после отбоя сержант заставил его почистить обувь, тот проявил принципиальность: мол, по уставу в это время положено отдыхать. Да и на боевых выходах Гвоздев был незаметен, будто в тени находился. Не сачковал, не трусил, но и на рожон не лез, весьма осмотрительно действовал. Осторожность, рациональность, конечно, приветствуются, но разведчику, считал офицер, должна быть свойственна еще и лихая удаль, дерзость, непредсказуемость. Слабовата у Гвоздева и физуха: в горах, бывало, выбивался из последних сил, едва успевая за ротой. Случалось, получал под зад пендаля от сослуживцев — неизбежное «стимулирование», на которое не принято обижаться. Скорее для вида, чтобы быстрее закончить неприятный разговор, пообещал старший лейтенант Захаров провести дополнительное расследование. И уже через пять минут после того, как ушла Рязанцева, забыл об этом.
А спустя сутки офицер стоял навытяжку в кабинете командира дивизии. Возмущению генерала не было предела. В гневе он был похож на разъяренного тигра.
— Почему в роте процветает дедовщина?! Кем и за что столь жестоко избит солдат? Где, вашу мать, в это время были вы и командиры взводов?!
Старший лейтенант стоял как в воду опущенный, боясь лишним словом вызвать еще большее недовольство начальства.
Случившееся ночью повторное избиение Гвоздева стало для ротного полной неожиданностью. Он посчитал инцидент исчерпанным, но синяк под глазом, оказывается, был только его началом. Это, конечно, «дембеля», которых в шутку он иногда называл головорезами, поупражнялись в рукопашном бое, да так, что парень попал в реанимацию и теперь за его жизнь борются врачи. Это уже беспредел, за который в суде по всей строгости закона придется отвечать. Офицер чувствовал себя виноватым: ведь сдержи он данное поварихе обещание и проведи расследование, выяви зачинщиков первой драки, вряд ли они посмели бы вновь дать волю рукам. А теперь командир дивизии готов его, боевого офицера, смешать с грязью.
С выговором о неполном служебном соответствии и в скверном настроении вернулся старший лейтенант Захаров в расположение роты. Теперь настал его черед согнать на подчиненных всю накопившуюся злость от пережитого унижения.
Поставив в строй всех, кроме внутреннего наряда, ротный тяжелым взглядом окинул разведчиков, а затем разразился трехэтажным матом. Теперь уже он напоминал не тигра — раненого быка на корриде, в отместку за причиненную боль готового сокрушить всех и все вокруг. Потом, оставшись с «дембелями» и не услышав от них признательных показаний, Захаров неожиданно рыкнул:
«Боевая тревога! Газы!»
Тут же строй распался на десяток хаотичных движений. «Дембеля» забегали как молодые лоси. Облачившись в полную боевую экипировку и противогазы, они стали нарезать круги по пыльной дороге, опоясывавшей расположение полка. Лишь часа через полтора непрерывного бега по сорокаградусной жаре ротный дал отбой. Намотали они километров пятнадцать. Пот заливал раскрасневшиеся лица разведчиков, которым служить оставалось самое большее — месяц. Этот неплановый, унизительный марш-бросок на глазах у «салаг» они запомнят надолго, может, на всю жизнь.
Затем почти сразу — душевный разговор. Захаров быстро вошел в роль следователя, проявил себя тонким психологом, знатоком солдатской души, пообещав за откровенность достойно поощрить каждого. Возвращаться с войны домой с плохой характеристикой да еще в последнюю очередь, понятно, никому не хотелось. И некоторые «дембеля» перестали играть в молчанку. По крупицам, отдельным сведениям к концу дня сложилась у офицера более-менее цельная картина произошедшего в роте неуставняка, получившего столь широкую огласку. Идею проучить «правильного» Гвоздева, у которого даже нашлась заступница, первым озвучил Коновалов, которого поддержали Дмитрук и Немиров. Эта троица, накурившись трофейного чарса, и устроила прямо в палатке в полночь показательную экзекуцию с целью перевоспитать строптивого «черпака», позорящего разведку. Он попытался оказать сопротивление, за что и получил по полной программе. В суматохе да темноте не сразу поняли, что Гвоздев отключился, потерял сознание. Хорошо, что сосед по койке однопризывник Рябушев это заметил, забил тревогу. А то окоченело бы тело к утру. Сейчас есть надежда, что врачи спасут парня.
Известие о повторном, еще более жестоком избиении Гвоздева повергло Ольгу Рязанцеву в шок. Узнав, что он в реанимации, она не смогла справиться с нахлынувшими эмоциями и по-бабьи от бессилия расплакалась. У нее не укладывалось в голове: как можно до полусмерти избивать своего же соотечественника, сверстника-однополчанина, с которым завтра идти в бой?
Опытные военные врачи спасли жизнь рядовому Гвоздеву. Через месяц его выписали из госпиталя, но в свое подразделение он уже не вернулся. Оказался в комендантской роте в хозяйственном взводе. Тут служба совсем другая, да и физические нагрузки несравнимо легче.
Столовая — один из объектов, за которым закрепили хозвзвод. Как же она обрадовалась, вновь увидев своего Василька! Вместе с несколькими солдатами, выделенными в помощь, он таскал со склада продукты, три раза в день мыл посуду, убирал столы (официантки были только в офицерской столовой). Когда выпадало свободное время, заходил к ней, в варочный цех, поболтать. Им было хорошо вдвоем. Вася интересовался кулинарными рецептами: ему нравилось самому готовить. Поэтому, как ребенок, радовался, когда изредка выпадала такая возможность. А однажды признался:
— Знаешь, какое любимое блюдо было у меня в детдоме? Обыкновенная яичница-глазунья. Может, потому, что давали нам ее почему-то очень редко.