Я опущу ужасы трюма «Булфрога»; там было как в «Ронди», только хуже. Грязнее, омерзительнее и гораздо свирепее. Приходилось работать кулаками, просто чтобы устоять на ногах и не быть втоптанным в палубу. К этому добавились муки морской болезни, как только «Булфрог» покинул гавань и сунул свой нос в большие волны открытого моря.
Едва «Булфрог» вышел из гавани и, переваливаясь с боку на бок, пошел на запад вдоль побережья, на нем установился свой распорядок. Он заключался в том, чтобы постоянно поднимать людей из трюма наверх для осмотра, кормежки, поилки и, как метко выразилась команда, чтобы «выветрить из них вонь». Некоторым завербованным даже разрешали оставаться на палубе. Это были хорошие моряки, которые выглядели смирными и могли пригодиться для работы на корабле. Я оказался в их числе, хотя в моем случае лучше бы я оставался в трюме.
Оказалось, что мой приятель мистер Диксон, боцман на «Булфроге», отвечал за отбор людей. Он поднял меня наверх и назначил корабельным уборщиком: чистильщиком, скоблильщиком и низшей формой жизни на судне. Причиной тому была его забава. Она заключалась в том, что он давал мне какое-нибудь задание, а затем подкрадывался сзади и, когда я меньше всего этого ожидал, наносил внезапный удар своим стартером[4]. Неожиданный удар всегда больнее того, к которому ты успел приготовиться, и мистер Диксон пользовался этим в полной мере. Хрясь! …по спине. Хрясь! …по плечам. Хрясь! …по ногам. И всегда рядом был Диксон с улыбкой на своей уродливой роже.
Я, естественно, вознамерился пожаловаться командиру, лейтенанту Солсбери. Неужели такое обращение с людьми было дозволено? Но Диксон не подпускал меня к нему, да и в любом случае, прежде чем я успел вымолвить хоть слово, мне посчастливилось увидеть, что за человек этот лейтенант.
Еще один красавец. Он выглядел как ходячие деньги и был безупречно одет — там, на этом плавучем отстойнике, — от шляпы с золотым галуном до туфель с серебряными пряжками. Он был молод, не более двадцати лет, высок, худ и имел нездоровый вид.
Во второй половине того первого дня в море мистер Солсбери осматривал партию пленников, поднятых из трюма. Диксон стоял у него под локтем, а я драил палубу неподалеку и имел возможность наблюдать. С полдюжины мужчин стояли в ряд в своих лохмотьях, дымя паром на холодном воздухе, пока он разглядывал их, прижимая к носу платок. Затем один из них рухнул на палубу. Я узнал рыбака, который в «Ронди» ковырял себе колено (звали его Норрис Полперро).
— Аргх! — простонал он. — Прошу вас, ваша честь, это моя старая нога. Болеет уже много лет. Сомневаюсь, что от меня будет хоть какой-то толк на службе…
— Боже мой, — тихо произнес лейтенант и, заложив руки за спину, наклонился над Полперро. — Покажите мне рану, любезный, ибо я немного разбираюсь в медицине и могу высказать свое мнение.
Полперро с надеждой зашевелился и показал «язву».
— Ах! — сказал лейтенант. — Рад сообщить вам, что у меня есть как раз то, что нужно при таких недугах.
— О? — спросил рыбак.
— Да, — сказал лейтенант и выпрямился. — Мистер Диксон, примените лечение.
И Диксон со всей силы хлестнул его концом каната. Полперро с визгом вскочил на ноги, и Диксон метко огрел его по ягодицам, когда тот попытался отскочить. До этого момента было смешно, и по рядам остальных мужчин пробежал смешок, но Диксон продолжал сверх всякой меры. Град тяжелых ударов обрушился на человека, который мог лишь скакать по палубе, пытаясь увернуться от худшего. Малейшее проявление сопротивления означало бы смерть через повешение. В свое время Солсбери остановил его.
— Благодарю вас, мистер Диксон, — тихо сказал он. — Чудесное исцеление, клянусь жизнью.
Он и Диксон обменялись ухмылками в общем порыве счастливого, жестокого удовлетворения. Затем он повернулся к остальным мужчинам:
— Есть ли еще пациенты для хирурга?
Таковых не нашлось, и, видя, как тешатся лейтенант и его боцман, я понял, что для меня спасения нет.
И его действительно не было. Как я ни старался выполнять порученную мне работу и следить за Диксоном, он все равно меня ловил. Это было преследование без жалости и без причины. Я привык быть первым парнем на деревне: жить в комфорте, в окружении друзей, восхищавшихся моим остроумием, и стабильно зарабатывать деньги. А здесь меня пытал кровожадный человекоподобный зверь, у которого не было и тысячной доли моего ума. Как такое могло быть? И становилось все хуже. Стало так плохо, что я даже не уверен, сколько времени пробыл на «Булфроге»; дни и ночи слились в одно, пока я опускался все ниже и ниже.