Словом, это было как раз то место, где юноша мог завершить свое образование, а потому ученикам туда ходить было строжайше запрещено. Мистер Пенденнис считал, что двух церковных служб в воскресенье нам вполне достаточно в качестве развлечения, а миссис Уилер было приказано оберегать нас от прочих соблазнов. Будучи толстой и старой, она исполняла свой долг, просто запирая нас на ночь. На младших мальчишек это действовало, но мы с друзьями уже вышли из-под такой опеки и уходили и приходили, когда нам вздумается, — главное, быть достаточно осторожными, чтобы миссис Уилер могла делать вид, будто ничего не знает.
И это подводит меня к ночи субботы, 9 февраля 1793 года. К тому времени мы уже воевали с французами, что, по моему глубокому убеждению, и есть естественное состояние дел между нами и нашими дорогими соседями — лишь бы только меня в это не впутывали. Все наши порты были забиты кораблями Королевского флота, а по всему побережью орудовал пресс-ганг.[2] Но трем отважным ученикам Пенденниса до этого не было дела, когда мы отправились в путь той ночью, поскольку по закону учеников вербовать не могли. Таков был закон.
Итак, мы выбрались со двора миссис Уилер, презрев калитку и в нетерпении перемахнув через низкую стену. Бонзо рвался с поводка. Енох надел на него намордник, чтобы пес вел себя прилично, а мы плотно закутались от холода. Ночь была черна как сапог дьявола, но, выбравшись из города на холмы, мы принялись болтать и петь. Была суббота, вечер свободы от конторы, где мы вкалывали по двенадцать часов в день, шесть дней в неделю.
До Матушки Бейли было больше часа ходу, все время в гору. Но ее заведение было видно и слышно задолго до того, как мы до него добрались. В окнах горели огни, и над холодными полями неслась музыка. Чем ближе мы подходили, тем ярче и громче все становилось, и на дороге нам стали попадаться другие путники. У некоторых были собаки, и Бонзо начал злобно рычать. Ночка обещала быть оживленной, и вот мы уже переступили порог, окунувшись в грохот и свет.
В тот вечер у Матушки Бейли было битком набито народу, а шум стоял невообразимый. Когда мы протискивались сквозь толпу, взвился дикий взрыв музыки — бренчащей, завывающей, под двойной ритм ирландского барабанщика с двусторонней палочкой. Играли «Лиллибулеро», темп был бешеный, и два оборванных ряда танцоров, мужчины с одной стороны, женщины — с другой, выстроились и носились туда-сюда, топая ногами и высоко вскидывая колени. Женщины задирали юбки, а мужчины ревели от восторга. Никто из них не был прирожденным танцором, но от такой музыки и рядок репы запрыгал бы в такт, и я сам, не замечая того, уже притопывал ногой.
Нас, как завсегдатаев, приняли словно господ. По крайней мере, Бонзо. Он рвался с поводка и рычал направо и налево, а завсегдатаи приветствовали его по имени и клялись всеми чертями, что это тот самый пес! Самые смелые хлопали его по спине, отчего он еще больше взвивался, вызывая взрывы одобрительного хохота. Какой-то дурень даже попытался напоить его джином через прутья намордника, но все пролилось на пол. Бонзо это не понравилось: он замотал головой с леденящим душу стоном, а с оскаленных клыков закапала пена. Я решил, что самое время оставить его с Енохом. Мне в любом случае нужно было уладить формальности, так что я протиснулся сквозь толпу к музыкантам.
С полдюжины скрипачей, волынщиков, трубачей и барабанщиков самозабвенно дудели в углу, а перед ними на полу лежала засаленная шляпа. Я ухмыльнулся их главарю и бросил в шляпу шестипенсовик.
— Благослови вас господь, сэр! — сказал тот, не сбившись с ноты, и остальные кивнули в мою сторону. Моя монета была единственным серебром в шляпе, но завоевать расположение заведения было частью моего плана. Следующая же сделка была главной целью всего вечера. Сама Матушка Бейли восседала за высоким столом, откуда ей было удобно обозревать происходящее. Вокруг стояли ее вышибалы, готовые по первому знаку сорваться с места и вышвырнуть любого смутьяна за дверь пинком под зад.
Зрелище было не для брезгливых: старуха лет за шестьдесят, в одной руке кружка, в другой — трубка, в грязном старом платье-сак, моды двадцатилетней давности. Корсет под ним вздымал ее жиры до самого подбородка, и все это сооружение дрожало при каждом движении. А поверх всего этого были размазаны белила и налеплены мушки, скрывавшие остатки былой красоты.
Заметив мой взгляд, она грохнула кружкой об стол, раскинула руки и издала пронзительный визг, будто курица, снесшая раскаленное яйцо.
2
Во время военных действий росла необходимость в увеличении личного состава флота, поэтому в приморских городах создавались пресс-ганги — отряды вооруженных военных моряков и/или морских пехотинцев, осуществлявших насильственную вербовку британских (и не только) подданных в Королевский флот.