— О да, господин профессор, очень! Я очень интересуюсь делами «Фортуны».
— Это благословение для многих небогатых жителей города.
— Конечно, конечно!
— И акционеры, кажется, не имеют основания жаловаться.
— Да, я слыхал, дивиденд был пока что хороший.
— И обещает быть не меньше в будущем году.
В этот момент настоящий дух торгашества проснулся в профессоре; он принялся расхваливать дела фабрики, рассказывая о них со всеми подробностями, а пастор все с большим и большим жаром увлекался разговором, и оба они, казалось, совершенно забыли о бедной фру Кларе, лежавшей в своей спальне наверху.
Наконец пастор поднес руку к внутреннему карману сюртука и произнес:
— Вы обещали мне в прошлый раз оказать помощь в помещении некоторой суммы денег, если она у меня окажется.
Как раз в этот момент вошел Маркуссен. Оба собеседника подумали было, что это известие с верхнего этажа, и соответственно изменили выражение лиц. Но Маркуссен принес всего лишь пакет от директора банка Кристенсена.
Профессор вскрыл пакет; там было пять акций с любезной препроводительной записочкой.
— Он спешит, — недовольно пробормотал профессор.
— Курьер ждет, — доложил Маркуссен.
— А чего именно ждет курьер?
Маркуссен наклонился к профессору и шепотом доложил:
— Я полагаю, он упоминал о расчете, о деньгах…
Профессор откинулся на спинку кресла. Теперь? В неприсутственные часы! Что за мысль! Ну, хорошо, Маркуссен, пусть курьер посидит четверть часа.
Маркуссен вышел, а профессор небрежно бросил акции на стол перед собой и снова откинулся на спинку кресла, явно намереваясь продолжать разговор. Пастор не мог оторвать глаз от красивых бумаг, на которых была литографически изображена богиня счастья с венком в руке — точная копия той, что стояла на письменном приборе.
Профессор выжидал; наконец пастор не вытерпел:
— Это, если я не ошибаюсь, акции фабрики?
— Да, это несколько акций от моего друга Кристенсена.
— Он, что же, хочет их продать?
— О, нет! Это в погашение старого счета… Как бы по взаимной договоренности.
— По какой цене вы приняли их, господин профессор?
— Не могу вам точно сказать; мы сейчас спросим Маркуссена.
Но пастор остановил его руку, уже было протянувшуюся к звонку.
— Это не так важно: они ведь, вероятно, стоят значительно выше паритета?
— Ну, само собой разумеется, — ответил профессор, нагибаясь, чтобы поднять что-то с полу. Он почувствовал, что покраснел. В первый раз в жизни он шел на такого рода дело.
Пастор развернул акции и разгладил их своей полной рукой.
— Красивые бумаги! — сказал он, улыбаясь. — До сих пор, кажется, они были семипроцентные?
— Да, насколько я помню; но мне пришла в голову мысль, пастор! — воскликнул профессор весело. — Возьмите их! Вот бумаги, подходящие для вас! Если у вас есть настроение, то, пожалуйста, берите. Тут их пять.
— Вы хотите их продать, господин профессор?
— Я хочу сдержать свое обещание — оказать вам любезность.
— Спасибо, большое спасибо! Если только они не чересчур дороги для меня!
— О! Уж мы как-нибудь сойдемся! — возразил профессор.
В продолжение всего разговора он смотрел в ящик, который выдвинул наполовину, делая вид, будто ищет что-то. Но в действительности ему было не по себе: кровь стучала в висках, он колебался и чувствовал смущение. Впервые в жизни он совершал нечестную операцию. Он чувствовал, как стираются грани между дозволенным и недозволенным, между солидностью и мошенничеством.
Но как ни короток был приступ страха и недобрых предчувствий, который он испытал после посещения директора банка, этот приступ все же оставил свой след, как бы определив направление его мыслей, направление, которого он прежде никогда не знал.
Если он решил стать коммерсантом, нужно быть коммерсантом в полном смысле слова. Не стоило разыгрывать утонченного мужа науки, если уж принято решение якшаться с Кристенсеном и ему подобными. В этом смешении ролей именно и была основная опасность. Нужно принять решение.
И кроме того — что плохого можно было сказать об этом деле? Ведь он-то сам ни в какой мере не сомневался в надежности «Фортуны». А ежели он покупает товар и тут же продает его немножко дороже, так ведь в этом заключается самый принцип торговли, настоящая коммерческая «fair play».[6]
Поэтому он, наконец, сказал спокойным, доброжелательным тоном:
— Я уступлю вам эти пять акций по тысяче пятьдесят крон за каждую; это получится по пять процентов выше номинала.