Уильям З. Фостер назвал вторую половину XIX века эпохой беспримерного грабежа и эксплуатации. Ничего подобного мир еще не видел. Капиталисты жадно захватывали леса, залежи угля и других полезных ископаемых, хорошие пахотные земли и пастбища, растущие отрасли промышленности, банковское дело и транспорт, расхищая народное достояние, хватая и присваивая все, что представляло какую-либо ценность. Это была оргия «свободного предпринимательства», и над всем господствовал закон джунглей.
Капиталисты грызлись между собой. Без зазрения совести они крали друг у друга железные дороги, посылали вооруженные банды для уничтожения нефтеперегонных заводов конкурента, наводняли рынок обесцененными акциями, оптом покупали и продавали законодателей.
Рабочие и фермеры тоже рассматривались крупными капиталистами как ниспосланные им богом рабы, которых можно эксплуатировать без предела. Предоставляя трудящимся, хотя и с большой неохотой, некоторую видимость политической свободы, капиталисты выколачивали из их труда двойные и тройные прибыли. В те годы они хладнокровно обрекли миллионы рабочих на смерть в шахтах, на фабриках и железных дорогах, где не было и намека ка технику безопасности.
В этот период выдвинулись капиталистические клики Рокфеллеров, морганов, асторов, гарриманов, Вандербильтов и им подобных миллиардеров. Их алчность не знала предела.
Миллионные массы народа жили в нужде и нищете, в то время как их капиталистические хозяева купались в роскоши, наживая новые и новые миллионы. С их жадностью могло сравниться лишь их невежество, ибо о культуре они не имели ни малейшего понятия. У них не было ни чувства патриотизма, ни чувства ответственности перед народом. Их лозунгами были: «Для наживы все средства хороши» и «Пусть народ убирается к черту». Они жили в роскошных, но безвкусных дворцах, рабски подражая разложившемуся дворянству Европы, окружая себя так называемым «обществом» и устраивая претенциозные ужины и обеды. Марк Твен назвал эту эпоху «позолоченным веком».
Нельзя сказать, чтобы в Соединенных Штатах не раздавались голоса, осуждавшие эту систему и призывавшие рабочих и фермеров защищать свои права. Великий американский поэт Уолт Уитмен был одним из первых критиков пресловутого «американского образа жизни».
«Рабочие! — писал поэт накануне гражданской войны. — Шайка изолгавшихся северян-пустозвонов прожужжала вам уши привычными речами о демократии и демократической партии. Другая шайка вопит об «американизме». Но то, что так называемая демократия поклялась теперь осуществить, обещает грядущим поколениям простых людей больше бед, чем самая страшная болезнь. Другая партия делает то же. Все они спекулируют великим словом «американизм», ничуть не понимая его смысла, подобно тем людям, которые громче и больше всех кричат о религии, а сами по ночам совершают зверские убийства, сеют в мире ненависть, страх, предвзятость, кастовую рознь, кровавую месть, вводят законы о наказании за взгляды и верования… Чего опасается современная молодежь? Я подскажу ей, чего надо опасаться: коварства американцев. По-моему, худшего коварства нет на свете».
Уитмен надеялся, что с победой северян над рабовладельцами Юга страна возродится, многие ее язвы исчезнут. Но этого не случилось. Пятнадцать лет спустя поэт скорбел: «В бизнесе (всепожирающее новое слово «бизнес») существует одна только цель — любыми средствами добиться барыша. В сказке один дракон сожрал всех драконов. Нажива — вот наш современный дракон, который поглотил всех других. Что такое высшее общество? Толпа шикарно разодетых спекулянтов и пошляков… Пусть приближаемся мы небывало большими шагами к тому, чтобы стать колоссальной империей, превзойти империю Александра и гордую республику Рима. Пусть присоединим мы Техас, Калифорнию, Аляску и на севере стремимся захватить Канаду, а на юге — Кубу, мы стали похожи на существо, наделенное громадным, хорошо приспособленным и все более развивающимся телом, но почти лишенное души».
Так выглядела американская действительность с близкого расстояния. Но со стороны старой Европы, где еще правили монархи и свобода рисовалась в виде горделивой девушки, закованной в цепи, многим беднякам и обездоленным Соединенные Штаты Америки представлялись тогда землей обетованной, республикой равных для всех возможностей, лишенной классовых и религиозных предрассудков и барьеров и ценившей превыше всего трудолюбие и честность. Люди устремлялись из Европы в Америку, спасаясь от нищеты, социальных несправедливостей, национального угнетения, политических преследований, религиозной нетерпимости.
Одним из таких иммигрантов был прибывший в Нью-Йорк в 1868 году Джеймс Фостер, крестьянский юноша родом из графства Карлод (Ирландия). Участник ирландского освободительного движения — фений (так когда-то называли себя участники легендарной военной дружины древних ирландцев), Джеймс по совету своих руководителей поступил добровольцем в армию, где вел антианглийскую пропаганду среди солдат и соотечественников. В связи с отправкой части войск из Ирландии в Индию фении надеялись, что им удастся распропагандировать солдат-ирландцев, поднять восстание и захватить власть. Но кто-то предал заговорщиков, и Джеймсу пришлось поспешно бежать в Америку.
Ирландский мятежник уже никогда не вернется на свой зеленый остров. Он навсегда останется в Америке.
Ирландские иммигранты находились почти в самом низу социальной пирамиды Соединенных Штатов. За ними следовали выходцы из Восточной Европы, затем негры и индейцы. Янки считали ирландцев отменными, но недалекими работягами, фанатиками католической веры, любителями выпить, забияками и драчунами.
Ирландцы селились колониями, имели свои патриотические организации, сохраняли национальные обычаи и привычки, шумно праздновали день святого Патрика, покровителя Ирландии. Большинство из них, будучи неквалифицированными рабочими, жили в такой же нищете в Штатах, как и у себя на родине.
Джеймс Фостер в этом отношении не был исключением. Он перепробовал дюжину разных профессий — был и конюхом, и плотником, и мойщиком экипажей, имел даже одно время лавчонку, но стать бизнесменом ему Не было суждено. Он так и не смог одолеть грамоту, а какой из неграмотного бизнесмен?
Вскоре по прибытии в США Джеймс женился на Элизабет Маклауфлин, тоже иммигрантке, англо-шотландского происхождения, родом из Карлисла (Англия), потомственной ткачихе. Элизабет, на семь лет моложе мужа, была строгой католичкой. Пошли дети. У бедняков всегда их много. Но Фостеры побили все рекорды. За сравнительно непродолжительную жизнь (Элизабет умерла в 53-летнем возрасте) ина родила своему мужу двадцать три ребенка. Большинство и. з них умерло в детстве от недоедания и болезней. Выжили только четверо — Анна, Мэйбл, Клара и герой нашей книги Уильям Зебюлон Фостер.
«Я родился 25 февраля 1881 года, — рассказывал Фостер, — в фабричном городке Тоунтон, в штате Массачусетс (где во время революции 1776 года было поднято Первое знамя восстания, которое, кстати сказать, было красным). В те годы казалось, что капитализм во всем мире будет еще долго жить и процветать. Поэтому неудивительно, что люди, которым этот метод организованного грабежа трудящихся приносил наибольшие выгоды, считали капиталистическую систему ниспосланной свыше, Вечной и самой совершенной системой организации жизни и труда человечества».
Так относились к капитализму коренные жители Новой Англии, бывшей британской колонии, на которой расположен штат Массачусетс. Они считали себя аристократами, основателями американской республики. Они отличались высокомерием, солидностью, хитростью, трудолюбием, религиозным ханжеством и лицемерием, унаследованными от первых поселенцев. Одним словом, это были типичные янки.
Но эти особенности старожилов Новой Англии не были присущи жившим по своим особым законам иммигрантам, тем более беднякам. В многодетной семье Фостеров всего недоставало, за исключение;*! хорошего настроения. Ирландцы любят песню, веселую шутку, не прочь пропустить стаканчик крепкого виски или опорожнить бутылку пенистого пива.
Джеймс в молодости увлекался спортом, он даже утверждал, что в Ирландии был чемпионом по прыжкам в длину и высоту. Всю свою жизнь он дружил с боксерами, футболистами, жокеями.