Дом Фостеров был приютом и для многих участников забастовочной борьбы на угольных шахтах соседней Пенсильвании, спасавшихся бегством от полицейских преследований.
Уильям видел с детства этих мужественных людей в родном доме, слушал их увлекательные рассказы. Отец терпеть не мог полицейских, особенно ирландского происхождения, считал их паразитами.
Но главной страстью Джеймса было, разумеется, священное дело освобождения Ирландии от ненавистного английского ига. Джеймс жил надеждой, что его родина Эйри, как ирландцы называют свой остров, добьется независимости и он сможет вернуться домой со всей семьей.
Ирландские революционеры были самыми желанными гостями у Фостеров. Их смелые подвиги в борьбе против англичан, их жизнь, полная приключений и опасностей, приводили в восторг юного Уильяма. Он мечтал стать таким же отважным борцом за свободу, как эти друзья и единомышленники его отца.
Первые воспоминания Уильяма связаны с Филадельфией, центром Новой Англии, куда его семья переехала в 1888 году. Уильяму только исполнилось семь лет. Фостеры поселились в районе трущоб, на Кэйтер-стрит, где жил рабочий люд. Тогда еще в Штатах не пользовались электричеством, улицы освещались газовыми и керосиновыми светильниками. Не было еще и небоскребов, автомобилей и, разумеется, радио, кино, самолетов. Из великих завоеваний цивилизации XIX века входили в моду только телефон и железные дороги.
Кэйтер-стрит была заселена преимущественно ирландцами, жившими в развалюхах, лишенных водопровода, газа и прочих удобств. Главной достопримечательностью Кэйтер-стрит было несколько конюшен и публичных домов самого низкого пошиба. Обитатели этого района, вспоминает Фостер, вели полуголодную, безнадежную, полную лишений жизнь. Промышляли случайной работой, попрошайничеством, мелкими кражами. У него навсегда остались в памяти одна безумная женщина и два полоумных парня, постоянно слонявшиеся по Кэйтер-стрит.
Политическая жизнь Филадельфии была во власти боссов Республиканской партии, которые использовали в своих целях местный преступный мир. Опираясь на него, республиканцы добивались победы на выборах, осуществляли различные махинации. В кварталах, где проживала беднота, с молчаливого согласия властей орудовали организованные банды.
Принадлежность к банде как бы поднимала социальный статус обитателя трущоб, сулила ему иллюзию безопасности от превратностей судьбы, подстерегавших его на каждом шагу. Ванды соперничали между собой, боролись за расширение своего влияния. Столкновения между враждующими шайками иногда принимали характер настоящих уличных сражений, с убитыми и ранеными.
У каждой банды имелось свое, часто весьма романтическое или устрашающее название: «Львы», «Парковые воробьи», «Мстители». Участники банды, действовавшей на Кэйтер-стрит, именовали себя «бульдогами». Среди «бульдогов» были не только преступные элементы, по и. рабочие — строители, кочегары, истопники. В нее входил и Уильям. Банда состояла как бы из трех звеньев — юношеского, молодежного и взрослого. Юношеское звено занималось спортом, самодеятельностью. У юных «бульдогов» были своя футбольная команда и духовой оркестр. «Бульдоги» старшего возраста имели бейсбольную команду, стрелковое общество, политический клуб.
«Бульдоги» занимались не только спортом и самодеятельностью. Среди них было немало мелких воришек и просто хулиганов. Вырастая, многие из них становились профессиональными уголовниками — ворами, налетчиками, сутенерами, вышибалами публичных домов, контрабандистами, гангстерами.
Юный Фостер неоднократно был свидетелем, как алкоголь превращал наиболее стойких выпивох в калек, лишал воли, человеческого облика. Фостер наблюдал, как хронические пьяницы опускались так, что были не в состоянии не только работать, но даже просить милостыню или красть. Вшивые, в лохмотьях, они слонялись по пустырям, питались отбросами. Многие гибли зимой от холода, другие умирали от туберкулеза или кончали жизнь белой горячкой.
«Бульдоги», как и участники других банд, отличались религиозными, национальными и расовыми предрассудками.
Например, с большой неприязнью они относились к неграм. Появление негра на Кэйтер-стрит грозило ему избиением, а то и тяжелыми увечьями.
Хотя «бульдоги» использовались машиной Республиканской партии для закупки голосов во время выборов, они враждебно относились к полиции, к штрейкбрехерам. Во время крупных забастовок «бульдоги» становились на сторону рабочих. В особенности они проявили дух пролетарской солидарности во время забастовки трамвайщиков в середине 90-х годов, когда ими были перевернуты десятки вагонов, которые хозяева пытались под охраной вооруженных полицейских вывести на линию.
12 лет — до начала XX века — прожила семья Фостера на Кэйтер-стрит, в этом «прелестном очаге капиталистической цивилизации», как не без иронии ее называл Уильям.
Только 30 лет спустя Фостеру довелось вновь посетить эти места. «Бульдогов» уже не было и в помине. За эти годы Соединенные Штаты шагнули далеко вперед по пути технического прогресса, но лачуги на Кэйтер-стрит остались те же. Здесь продолжали царить нищета, антисанитария, преступность. Изменился только цвет кожи ее обитателей — на Кэйтер-стрит теперь жил негритянский рабочий люд.
В этих местах прошли детские и юношеские годы Уильяма. Семи лет он поступил в начальную школу. Мальчонкой продавал газеты. Но уже в десятилетнем возрасте ему пришлось навсегда расстаться со школой и искать более доходную, чем продажа газет, работу. Отец был не в состоянии прокормить большую семью.
В 1891 году Уильям поступил к скульптору Кретчману, у которого проработал подручным («Моя первая настоящая работа — «джоб», — напишет он впоследствии) около трех лет, получая сперва полтора, а потом по два доллара в неделю. 6–8 долларов в месяц — сумма ничтожная даже для того времени, но все-таки это была подмога для скудного бюджета семьи ирландского мятежника, мытарствовавшего на «обетованной» земле Америки.
Кретчман слыл весьма авторитетным и преуспевающим скульптором. Он был создателем монумента в честь победы северян в гражданской войне на поле брани в Геттисбурге, соавтором статуи Уильяма Пенна, основателя Пенсильвании, венчавшей купол филадельфийского муниципалитета, и многих других памятников и скульптур. Большой популярностью пользовались его юбилейные медали. Кретчман преуспел и в граверном искусстве, Причем настолько, что фальшивомонетчики неоднократно Предлагали ему стать их сообщником.
Работа скульптора — нелегкий труд. Молодой Уильям Выполнял при своем патроне функции подсобного рабочего: таскал кули с гипсом, относил заказы, прибирал мастерскую. Случалось иногда и так, что по юношеской Нерасторопности молодой помощник Кретчмана при уборке мастерской разбивал какую-нибудь вещицу скульптора, но Кретчман не обижался. Помощник пришелся по душе ему, он надеялся, что со временем из Уильяма получится скульптор.
Кретчман часто выезжал из Филадельфии в Нью-Йорк, Бостон, Вашингтон и другие города на различные конгрессы, торжества, встречи, где сбывал свои юбилейные медали. Уильям сопровождал скульптора в поездках. Юноше нравилось знакомство с новыми городами и людьми, но он тяготился поручением хозяина продавать медали. Уильям с детства терпеть не мог торгашей и любой вид бизнеса.
Кретчман пытался приобщить своего юного помощника к искусству. Скульптор обучал Уильяма резьбе по дереву и камню, граверству, рисунку. Но ученик не проявлял ни способностей, ни желания стать художником. Отец призывал Уильяма посвятить себя делу освобождения Ирландии от английских поработителей; мать втайне надеялась вырастить из него священника. Отцы-иезуиты готовы были принять в свой колледж сына набожной Шотландки, но Билли, как называли Уильяма домашние, стремился к станкам, к машинам. Уильям мечтал стать фабричным рабочим, приобрести специальность, работать с инструментом, строить, производить предметы, нужные людям. Ирландия была далеко, и ее беды не волновали его, как Фостера-отца. Не влекла его и карьера священника, она казалась скучной и ненужной.