Ведь мы, быть может, только спим.
Да, только спим, пока мы в мире
Столь необычном, что для нас –
Жить значит спать…
Кальдерон. «Жизнь есть сон».
Не забывающему и не прощающему обид праведному Ахаву, чей образ тревожит меня многие годы.
1.
СЛЕПОЙ ОЦЕНЩИК. Философия – слепой оценщик, оценивающая наши мысли, дела и судьбы, в результате чего одни из них выставляются в ярко освещенных витринах, тогда как прочие (а их значительно больше) оказываются в помойном ведре, откуда их уносят на свалку. Рассказывают, что очень давно ангел-хранитель подбросил ему его же собственные глаза, но он с негодованием отшвырнул их прочь. Если это так, то нам следовало бы спросить у самих себя: правда ли, что выставленное оценщиком на всеобщее обозрение, имеет ту цену, которую ему обыкновенно приписывают, а не попавшее на витрины никуда не годится? Отчего не наоборот? Разве можно доверять тому, кто не решился довериться собственным глазам? И вообще: нужны ли нам оценщики? Мало того, что времена меняются и то, что когда-то было в цене, нынче не стоит и ломаного гроша, – тогда как прейскурант цен остается прежним. Гораздо хуже, что мы позволяем решать за нас, что нам нужно, а что нет. Разве не способны мы сами оценивать и сами выбирать, тем более что дело идет о нашей собственности? – Лишний вопрос. Мы так привыкли верить слепой правоте оценщика, что, кажется, уже давно и прочно позабыли, что же нам действительно нужно. Да и только ли позабыли? Не скрывается ли здесь еще и другое? Разве, вверяя оценщику свою судьбу, мы не отдаем себе отчет – как в подлинной ценности его услуг, так и в причинах нашего нежелания отказаться от них? Пожалуй, можно перечислить не одну причину, благодаря которой мы продолжаем прислушиваться к его наставлениям. Но я назову только одну. Ведь отказаться от его услуг значило бы признать (или, по крайней мере, допустить), что мудрость, вероятно, следует искать не где-то на небе, а на мусорных свалках, истины же добываются не в библиотеках, а в грязи и нечистотах, – к тому же не чужими, а своими собственными руками. – Стоит ли развивать эту антигигиеническую тему дальше?
2.
И все же в поисках истины ничуть не меньшее значение, чем сама она, занимает, вероятно, то место, где ее надеются отыскать. Мало кто отважится лезть за истинами в грязь или болотную жижу; большинство из нас уверены, что источники любых истин следует искать в стерильных лабораториях, надежно защищенных даже от пыли. – Не правда ли странная черта? Так, словно гигиена значит для философии больше, чем сама Истина, которая, в конечном счете, может оправдаться в ее собственных и в наших глазах только через гигиену. – Право же не следует думать, что сказанное относится к одной только средневековой теологии или к классической метафизике.
3.
Но почему я говорю «вероятно» там, где следовало бы отбросить все сомнения, – ведь очевидное так очевидно? Может быть потому, чтобы самому не превратиться в творящего неправый суд слепца? Похоже, что так. Но разве это не будет означать, что придется вообще отказаться от каких бы то ни было оценок? Пожалуй, и это верно. В таком случае, еще один вопрос: что лучше – отказаться от оценок или же лишиться зрения? Ибо кто же усомнится, что глаза судящего всегда подернуты катарактой?
Кто или что может избавить нас от этой невыдуманной апории, не только сохранив нам зрение, но и вернув способность судить и оценивать? – Разве что наши выпачканные грязью руки, да еще то безобразное, приходящее всякий раз, когда мы торопимся прокричать о своих находках, подозрение, что найденные в мусорных отходах истины не нужны никому, кроме разве тех, кто их нашел.
4.
СТАРЫЙ УЧИТЕЛЬ. Вот он идет мне навстречу – старый учитель, которого знают все от мала до велика. Нет никого, кто бы ни поклонился ему при встрече, нет ни одного дома, где бы он не был желанным гостем. Да и как может быть иначе? Взгляните: сколько благородства в его выцветших от времени глазах, сколько мудрости скрывает этот изрезанный морщинами лоб! Когда он начинает говорить, кажется, смолкают даже птицы. Правда я слышал, что он скуп и живет со своей экономкой. Но даже если это правда, то что, в конце концов, значат мелкие человеческие слабости по сравнению с той пользой, которую он приносит нам каждый день?
Я помню, что когда меня, еще совсем ребенком, привели однажды к нему домой, он усадил меня к себе на колени и спросил: что считаю я в жизни самым важным? Не сомневаясь, я отвечал, что это, разумеется, ванильные пряники и марципановые ватрушки. Тогда он пребольно высек меня, и когда стихли мои вопли, сказал: