И девы
Одно лишь страданье, один лишь предмет:
Ему счастье надо, ей надобен свет».
Видишь, как всё просто. Где же тайна? Где чары?
А ведь это Лермонтов! Одна из самых тонких и нервных человеческих натур. Так что давай без розовых оттенков и приятных сердцу недосказанностей, которые так много сулят… Но ты поэт! Именно так. Ведь поэт не тот, кто складывает в рифму слова, а тот, кто их чувствует и придаёт им смысл.
А посему, если речь шла обо мне, то я бы предпочла простое и земное, но очень родное и близкое без загадочной розовой дымки".
А вот ещё одно письмецо сохранилось:
"Привет, сынок! Добрались нормально и уже к вечеру были дома. Всё думаю о тебе, дорогой, что мало угощения привезли. Да и из того, что есть, тебе достанется немного. Ребят на вашем курсе Молодого Бойца столько, что наших гостинцев достанется некоторым только понюхать. Местным проще… Они могут каждую неделю дома бывать и отъедаться. И фруктов ты не поел в этом году… Покупай их, когда ходишь в увольнение, а денег мы вышлем. Надо ведь как-то приспосабливаться. Про нас с отцом не думай, всё нормально! Просто за отпуск надоели маленько друг другу, потому и разбухтелись при тебе. Бывает! Теперь будем привыкать жить вдвоём. Пиши нам почаще. Крепко целуем! Твои родители".
Сегодня исполнилось сорок лет нашей семье. Рубиновая свадьба!
Из рубинового было только вино к праздничному обеду. А большего и не надо…
Главное, что вместе, что живы, что не одни…
ЭПИЛОГ ЭПИЛОГОВ!
Фрагменты жизни в памяти моей,
Как искры от костра в тиши ночей…
Мамина война
У меня остались записи моей мамы, в которых она описала самое начало той страшной войны.
Мама была тогда совсем ещё ребёнком, а детские воспоминания всегда очень яркие и непредвзятые.
Сначала я подумала, что переработаю написанное в рассказ, но читая, поняла, нужно оставить всё, как есть, потому что дорого каждое слово и каждая мысль, как память о войне и о самой рассказчице.
***************************************
Пионерлагерь расположился в живописном уголке на самом берегу Волги, всего в 15 км от Ржева. Дети радовались, что попали туда. Был конец мая 1941 года. Купались, загорали, играли в войну. Наш отряд был запасным. Было приказано сидеть на крыльце тихо и ждать в запасе, потому что нам было всего по 10 -11 лет.
А за активное участие в жизни лагеря, мне подарили книгу в жёлтом переплёте О. Перовской «Ребятам о зверятах».
Дома тоже была Волга. Летом купались, загорали, переплывали на тот берег. Она в районе Ржева не очень широкая. На том берегу стояло бывшее барское имение – Троицкое с хорошим парком, густым орешником. Зимой там катались на лыжах с горы, спускались прямо к Волге.
Всё это было тогда - до войны: и детство, и книги - их отец покупал у букинистов в Ленинграде, и журнал «Мурзилка», который знала наизусть и до сих пор помню все напечатанные в нём стихи, а ещё школа им. А.С.Пушкина – новая, светлая.
После лагеря я с мамой поехала к отцу в Ленинград, он работал на строительстве метрополитена и обещал забрать нас к себе. Мы поехали в субботу, а в воскресенье началась война. Отец в ту же ночь отправил нас назад. Ехали в пустом вагоне, даже страшно становилось. Люди, видимо, растерялись и не знали, что делать. А потом очень трудно было куда-либо уехать. Помню одинокую фигуру своего отца. Больше мы его не видели. Он остался там навсегда, пропал без вести. И только в 1980 году мне прислали его фотографию из личного дела.
Война была от нас рядом. Мы, дети сначала её не боялись. Сидели на берегу Волги и наблюдали, как в небе шёл бой. Ржев ещё жил и работал, но в июле стали бомбить. Воздушная тревога завывала в сутки по десять раз. Люди, чтобы спрятаться от страха, рыли окопы и прятались в них, т.к. бомбоубежищ в нашем городе не было.
На маминой работе, куда она нас с сестрой привела после очередной бомбёжки, (а работала она у начальника тюрьмы курьер-уборщицей), во дворе был тоже вырыт окоп, сверху прикрытый дровами, но до краёв наполненный водой. Так что особо не спрячешься. При бомбёжке в помещении находиться страшно, а в окопе вода. Вот и сидели на ступеньках, вернее, лежали и боялись скатиться в тот окоп.
Перед приходом немцев, тюрьму эвакуировали, но маму с нами в последнюю машину не взяли. Туда начальник загрузил свои вещи. И мы втроём побрели через горящий город. Особенно страшно идти было через нефтехранилище. Полыхали огромные баки, что-то текло в Волгу и тоже горело. Казалось, горит весь белый свет, вся земля. Гремела канонада, строчили из немецких самолётов, пролетающих на бреющем полёте.
Купить что – либо из продуктов уже возможности не было. Мы рыли картошку, что осталась на полях. Стоял октябрь 1941 года.
По Зубцовскому шоссе, которое вело на Москву, идти было очень трудно. Отступали войска, немцы часто бомбили дорогу. Мама повела нас просёлочным путём. В деревнях мы просили хлеб у крестьян, останавливались, чтобы напиться воды. Приходилось ночевать в сарае с сеном, куда мама со старшей сестрой прятались. Но одни мы никогда не были. Толпы людей бежали к Москве.
Как-то шли ржаным полем, хлеб успели убрать, оставались только огромные стога соломы. Над нами пролетел маленький немецкий самолёт, который увидев людей, стал строчить из пулемёта. Мы бросились к копне. Мама как крыльями обняла наши головы и молилась господу. А самолёт построчил и улетел, видимо, лётчик остался собой доволен. Мы поднялись и пошли дальше, а самолёт сделал круг и опять застрочил. И так несколько раз. Но нас пули не тронули – либо лётчик оказался нетренированным, либо мы оказались счастливыми.