«Чему они смеются?! Чему смеются?!!!»
– Идите сюда, идите сюда!
Он бежит к пятнадцатилетним Альгирдасу и Гинтарасу. Шурик раньше него принесся к литовцам.
– Держи, держи его!
В сетке, похожей на рыболовную, мечется белый аист.
– Держи, Шурик, держи его!
Шурик, послушный, сквозь сетку хватает огромную бьющуюся птицу за крыло, и Гинтарас с разбегу бьет аиста ногой.
Ликас смотрит, остолбеневший, сквозь шум в ушах, грохот возни, крики птицы и людей, он слышит хруст ломающихся костей.
Аист, видимо, маленький, хрипит и продолжает бить переломанными крыльями.
– Ну, Шурик, будешь аистиное мясо жрать?
– Давай, костер разжигай! – кричит Альгирдас.
Шурик, белый как полотно, стоит, опустив руки.
– Сейчас проверим, как вы умеете кур ощипывать, – хохочет Гинтарас.
– Ликас! Ликас!
Гинтарас наступает сапогом на ногу аиста.
– Ликас, тряпка! Что стоишь? Иди сюда!
Как в калейдоскопе, вращаются перья, смех, крики, удары сердца. Закрыть глаза, провалиться сквозь землю! Рука в кармане ищет нож. Как назло, его нет.
– Ты чего там?! Живей!
Ликас подходит уверенным шагом, толкает плечом Гинтараса, с опустошающим усилием наступает на шею аиста и ломает ее. Все.
Тьма разбавлена синим квадратом окна. Он пытается отдышаться, сидя на шконке. Закрывает и открывает глаза, глядя на синий свет, не анализируя компульсий19. И только свет, и только удары сердца.
Это не просто ночной кошмар. Так было на самом деле.
А дальше уже не сон, а память продолжает одну и ту же историю.
Электричка в Каунас. Шурик с рыданиями: «Я думал, мы наловим зеленушек20. А вы! Вы… Вы убили аиста!» – «Я убил?» – «Да, ты убил! Урод!»
Ликас знает, что это не так, что он добил, чтобы прекратить. Что он мог еще сделать? Заплакать? Убежать? Никогда.
Мерзко.
Но, черт возьми! Он же, конечно, понимал, что Гинтарас и Альгирдас зовут их с собой не просто так, что это ловушка, проверка. Он мог бы не ехать. И не мог не ехать.
И еще долго после этого о нем говорили: «Этот русский убил аиста. Ребята поймали, а русский убил…» И только квадрат окна. Холодный синий квадрат.
* * *
Национальное ожесточение нарастало. Напряженное общение, драки, конфликты. Мать и отец почти не разговаривали. Отец не вызывал ее на скандал: Ликас понял, что назло матери он вступил в дискуссионно-политический клуб на своем производстве. Он стал пропадать на каких-то квартирах и полюбил слово «гласность».
Ликас слабо понимал, что происходит, если не сказать, совсем не понимал. Он чувствовал только ненависть к себе, презрение к родителям. В его русской школе висело ощущение обреченности, словно он ходил в школу для неандертальцев, чужую, смешную.
На уроке химии, который вел старик-литовец, класс получил задание найти элементы таблицы Менделеева в стихах Юстинуса Марцинкявичуса21.
«Что за бред», – думал Ликас. Полкласса сообразило, что речь идет о золоте и серебре, классические метафоры осени и зимы. Ликас получил неуд, он пытался понять, в чем связь химии и поэта Марцинкявичуса…
В конце сентября кое-кто из знакомых ребят раздавал листовки литовского движения за перестройку.
«Элита» рабочего района – директора предприятий и школ – создавали «культурные объединения», борющиеся за сохранение национальных ценностей.
Ликас был свидетелем драки, когда группа литовцев напала на десятерых поляков. В порыве шовинизма они яростно дубасили потенциальных носителей американских ценностей.
Ликас не знал историю, генетическая память пока не прибивала его ни к одному берегу. Он жалел поляков, не зная о том, как они в 1919 году отхватили Вильно22. Он сочувствовал просто из солидарности, потому что сам дрался с полнокровными наследниками жимайтов23.
Он был еще совсем мальчик и судил по-детски.
– Ты знаешь, что Вильнюс вернули Литве советские военные в 1939 году? – спросил как-то у Ликаса Юргис.
Все чаще в детских разговорах появлялись политические темы.
– Ну и что?
– А теперь литовцы ненавидят нас и Союз. Это же неблагодарность!
– Я за свободу. А в Союзе ее нет.
– Какой тебе свободы нет?
– Никакой, – Ликас сам не знал, какой.
Для него был один закон – закон улицы. Свобода и формальность ее ограничений были просто словами. Он вообще не формулировал для себя понятие «закон». «Есть закон: ночью спать – днем бодрствовать. Есть закон: утром завтракать – днем обедать». Только сейчас, в тринадцать лет, он начинал задумываться и пересматривать свои понятия на этот счет. Так же понятие «свобода» для него было только «свободой» от родителей, от обязанностей. Обязанностей у него и так не было никаких, так же как и привязанностей и моральных обязательств, хотя он и не был лишен эмпатии.
19
Компульсия – проявление навязчивых движений, связанных с нарушениями нервной деятельности. Чаще всего проявляется после нервных потрясений у людей с высоким интеллектом.
20
Зеленушки – небольшие птички желто-зеленого цвета, родственники щеглов, легко адаптируются к содержанию в неволе.
21
Юстинус Марцинкявичус (1930-2011) – литовский поэт, переводчик, один из руководителей антисоветсткой партии «Саюдис».