Он проснулся в полшестого сам. Потихоньку включил радио. Передавали, что связь литовской столицы с внешним миром прервана, телефонный узел захватили советские десантники. Никаких сомнений в том, что советские войска возьмут город и всю республику под контроль, не было. Может быть, даже и поддерживать-то и выходить на улицы не стоит. Но Ликаса манила не революция, – смысла ее он не понимал, а движение, борьба, азарт. Он натянул теплые вещи, вылез во влажную хмарь такого динамичного нового года и пошел к дому Константина.
Костя с отцом уже сидели в машине, грели ее.
– Я думал, ты не придешь…
– Так еще без десяти.
– Ну мало ли. Я вообще не спал.
– А я поспал.
Тронулись. Моросил дождик, и все чернело вокруг в свете редких утренних фонарей. Субботний Каунас уже проснулся, и люди уже блуждали, окутанные влажностью и тревогой. На выезде из города свистнул гаишник. Костин отец достал права.
– Паспорта предъявите.
– Черт, – тихо буркнул Костин отец.
– Та-ак! – протянул гаишник, – Леонов Петр Валентинович… русский. Леонов Константин Петрович… русский. Виталий Миколо Морос, литовец. Куда направляетесь?
– В Тракай! – рявкнул Ликас.
– С какой целью?
– На экскурсию.
– Езжайте.
Им повезло. Повезло, что хотя бы один был литовцем, повезло, что назвали Тракай38. Скажи они «Кайшядорис» или еще что-то не столь отдаленное, их ранний выезд вызвал бы подозрение. А так, вроде, действительно подростков везут на экскурсию.
– Как тебя звать, Виталий или Ликас? – спросил Петр Валентинович.
– Лучше Ликас.
– Ты молодец, выручил нас.
Ликас улыбнулся.
– Я еще вчера хотел поехать, но не мог уйти с работы. Вообще, конечно, я в Советах уверен. Весь этот суверенитет – болтовня, чушь. Сейчас все махом задавить, и любители свободы заткнутся. К тому же ни одна республика ведь так себя не ведет, как Литва, разве что Грузия.
– Ну да, – затараторил Костя, – здесь полно русских. Мы это не позволим. Вон даже ты, литовец, тоже с нами.
– Ликас, а почему у тебя такое имя странное для литовца? Подозрительный ты литовец, – усмехнулся Костин папа.
– У меня мать русская, бабушка в Москве. Я к ней езжу.
– А отец?
– Отец из Каунаса.
– А он что не едет? Или уже в Вильнюсе?
– Он за суверенитет. Знаете, мы бедно очень живем. Он уверен, что это из-за русских.
Петр Валентинович напрягся. Узловатые руки его нервно задвигались на руле.
– Вот как?
– Но мы с ним друг друга никогда не понимали. И сейчас его мнение для меня роли не играет. Я просто со своими, с русскими, вот и все.
– В душе русский?
– Скорее русский. Здесь я русский, а в Москве больше литовец.
– Грустно!
– Грустно…
Они проехали Кайшядорис, оставив позади его кирпичные храмы, стартовыми комплексами ракет устремленные в небо.
– Будешь бутерброд?
– Буду.
Костя достал хлеб с сыром, налил из термоса в крышечку шиповниковый чай. По мере их движения становилось все больше машин, появлялись военные грузовики и УАЗики. На повороте к какой-то воинской части стояли люди с собаками.
Слабый дождь перешел в снег. Он падал влажными ошметками, словно крошили белый хлеб. Ликас ел такой же белый хлеб с сыром, было страшно, и весело, и грустно.
«… Если бы я был совсем русским, я бы не ехал в Вильнюс с коммунистами, – думал он. – Русские сочувствуют слабым, особенно если не понимают, в чем дело. А я не понимаю. И не сочувствую слабым. Просто я с теми, кто ко мне добрее отнесся, где я случайно оказался, вот и вся история».
Молчали.
«Хорошо бы поступить в институт в Москве и остаться там. Там есть, где жить. А здесь даже девочку некуда будет привести. Даже потрахаться негде. Не в церковь же ее приглашать, ей-богу!
Один раз уже посидели в церкви. Может быть, это был я… Может быть, была другая жизнь, до этой. Ведь человек идет от простого к сложному. Сейчас я познаю наш трехмерный мир. А раньше был простой, двухмерный. И я зародился в нем, плоский и бестелесный, освоил его, изучил, изведал и умер. И смертью было рождение в трехмерность. От простого, от двойственности, я иду к цифре три. Вот и сейчас все думают, что началась революция. Есть те, кто за свободу Литвы, и те, кто за единую Страну Советов. Но есть что-то третье. Совершенно точно есть».
– Ты учишься, Ликас?
– Да.
– В школе?
– Нет, он ушел после восьмого, – вставил Костя.
– В ПТУ. Родители заставили. Но вообще хочу поступить в вуз.