— Клара, вы невероятно старомодны! Знай я, что у вас взгляды викторианской эпохи, я оставил бы вас вашему супругу и вашим детям… Надо вернуться к ним, дорогая… Вы созданы для того, чтобы добродетельно воспитывать многочисленную семью.
Тогда она ухватилась за последнюю надежду — уговорить своего бывшего мужа Нормана Керби-Шоу возобновить совместную жизнь. Она была уверена: если бы ей удалось повидаться с ним наедине, она без труда вернула бы его любовь. Но Керби-Шоу, которого родные и компаньоны все время восстанавливали против Клары, был непреклонен. После нескольких унизительных и тщетных попыток увидеться с ним она однажды утром нашла среди своей корреспонденции письмо-рекламу «Танатоса» и поняла, что легко и быстро разрешить эту мучительную проблему она сможет только там.
— И вас не страшит смерть? — спросил Жан Монье.
— Разумеется, страшит… Но не так сильно, как жизнь…
— Какой прекрасный ответ! — воскликнул Жан Монье.
— Я не думала о том, какое он произведет впечатление, — ответила Клара. — А теперь скажите мне, почему вы очутились здесь?
Выслушав Монье, она резко его осудила.
— Это прямо-таки невероятно! — говорила она. — Как!.. Вы хотите умереть, потому что ваши акции упали в цене!.. Неужели вы не понимаете, что через год, два, самое большее три года, если только у вас хватит мужества жить, вы забудете об этих потерях и, возможно, с избытком возместите их?
— Денежные потери — всего лишь предлог. Они ровно ничего не значили бы, имей я какие-либо основания дорожить жизнью… Но ведь я сказал вам, что жена от меня ушла… Во Франции у меня уже нет родственников… Женщины, которая была бы мне дорога, я там тоже не оставил. Откровенно говоря, я и уехал-то в чужую страну из-за любовного разочарования… Ради кого мне теперь бороться?
— Ради себя самого… Ради тех, кто вас полюбит! Это непременно случится… Из-за того, что в тяжёлые дни близкие вам женщины оказались недостойными вас, вы не должны быть несправедливы ко всем остальным.
— Вы в самом деле думаете, что есть женщины… я хочу сказать… что я еще встречу женщину, которую смогу полюбить… и которая согласилась бы вести несколько лет жизнь, полную лишений и борьбы?
— Я в этом уверена, — ответила она. — Есть ведь женщины, которые любят борьбу и в бедности находят какую-то романтическую прелесть… Да вот, например, я сама…
— Вы? — спросил он с волнением в голосе.
— Ах… Я только хотела выразить…
Она запнулась и минуту спустя сказала:
— Мне кажется, нам пора вернуться в холл. Ведь ресторан уже совсем опустел, и метрдотель бродит вокруг нас с отчаянием на лице.
— Не думаете ли вы, — молвил он, набрасывая на плечи Клары Керби-Шоу горностаевую пелерину, — не думаете ли вы, что… уже сегодня ночью!
— О нет! — возразила она. — Вы ведь только сейчас приехали.
— А вы?
— Я здесь всего два дня.
Прежде чем проститься, они условились совершить утром прогулку в горы.
Косые лучи утреннего солнца заливали веранду ярким, теплым светом. Жан Монье, только что принявший ледяной душ, поймал себя на мысли: «Как хорошо жить!» — но тут же вспомнил, что впереди у него всего лишь несколько долларов и несколько дней. Вздохнув, он прошептал: «Десять часов… Клара, наверно, уже ждет меня».
Он быстро оделся: белоснежный полотняный костюм создавал ощущение легкости. После теннисного корта он встретился с Кларой Керби-Шоу. Тоже вся в белом, она прогуливалась по аллее в обществе обеих австрийских девушек. Увидев француза, они убежали.
— Что это они? Боятся меня?
— Смущаются… Они поведали мне свою историю.
— Интересную?.. Вы мне ее расскажете, да?.. Вам удалось хоть немного поспать?
— Я отлично выспалась. Мне думается, этот страшноватый Берстекер ко всему, что мы пьем, примешивает хлоралгидрат.
— Вряд ли, — возразил Жан. — Я спал как сурок, но сон не был тяжелым, сегодня с утра у меня голова очень ясная…
Помолчав, он прибавил:
— И я очень счастлив.
Она посмотрела на него с улыбкой и ничего не ответила.
— Пойдемте этой тропинкой, — предложил он, — и вы мне расскажете историю австрийских девушек… Вы будете здесь моей Шехерезадой…
— Только наших ночей будет не тысяча и одна…
— Увы! Наших ночей…
Она перебила его.
— Эти девочки — близнецы. Они росли вместе — сначала в Вене, потом в Будапеште и были друг для друга всем на свете, подруг у них не было. В восемнадцать лет они познакомились с венгром, отпрыском древнего графского рода, прекрасным, как полубог, музыкальным, как цыган, и обе в тот же день без памяти влюбились в него. Спустя несколько месяцев он сделал предложение одной из сестер. Вторая, охваченная отчаянием, бросилась в воду, но ее спасли. После этого избранница графа Ники приняла решение отказаться от него, и у сестер возникла мысль умереть вместе… Именно тогда, подобно мне, подобно вам, они получили письмо-рекламу «Танатоса».
— Какое безумие! — воскликнул Жан Монье. — Они молоды, прелестны… Почему бы им не поселиться в Америке, где другие мужчины будут домогаться их любви?.. Несколько недель терпения…
— Сюда, — с грустью заметила она, — все попадают из-за отсутствия терпения… Но каждый из вас мудр, когда дело касается других… Кто это сказал, что у людей всегда хватает мужества переносить чужие несчастья?
В тот день люди, живущие в отеле «Танатос», видели, как мужчина и женщина, оба в белом, бродили, горячо споря друг с другом, по аллеям парка, у подножия скал, вдоль ущелья. Когда стемнело, они повернули назад, к отелю, и садовник-мексиканец, разглядев, что они идут обнявшись, отвернулся.
После ужина Жан Монье весь вечер в маленькой безлюдной гостиной шептал на ухо Кларе Керби-Шоу слова, казалось, волновавшие молодую женщину. Затем, прежде чем подняться к себе, он разыскал мистера Берстекера. Директор сидел в своем кабинете, перед ним лежала толстая конторская книга в черном переплете. Мистер Берстекер проверял какие-то счета и время от времени красным карандашом решительно вычеркивал строку.
— Добрый вечер, мсье Монье! Могу ли я вам оказать какую-либо услугу?
— Да, мистер Берстекер… Во всяком случае, я на это надеюсь… То, что я хочу вам сказать, весьма удивит… Такая внезапная перемена… Но такова жизнь… Словом, я пришел сообщить вам, что изменил свое решение… Я уже не хочу умереть.
Мистер Берстекер в изумлении вскинул на него глаза.
— Вы это говорите всерьез, мсье Монье?
— Я знаю, — продолжал француз, — я вам покажусь непоследовательным, неустойчивым… Но разве не вполне естественно, что с изменением обстоятельств меняются и наши решения?.. Неделю назад, когда я получил ваше письмо, я был в полном отчаянии, совершенно одинок… Я думал, что бороться уже нет смысла… Сегодня все преобразилось… в сущности — благодаря вам, мистер Берстекер…
— Благодаря мне, мсье Монье?
— Да. Ведь это чудо совершила молодая женщина, напротив которой вы меня посадили за столиком… Миссис Керби-Шоу очаровательна, мистер Берстекер.
— Я вам это говорил, мсье Монье.
— Очаровательна и способна на героические поступки… Я сказал ей всю правду о своих бедствиях, к она согласилась разделить их со мной… Вас это удивляет?
— Нисколько… Здесь мы привыкли к таким неожиданным развязкам… И я рад за вас, мсье Монье… Вы молоды, очень молоды…
— Итак, если вы не возражаете, мы вдвоем, миссис Керби-Шоу И я, уедем завтра в Диминг…
— Стало быть, миссис Керби-Шоу, как и вы, отказывается…
— Понятно — да… Впрочем, она сама сейчас подтвердит вам это… Остается только уладить еще один вопрос довольно щекотливого свойства… Триста долларов, которые я вам внес, — это почти все, что у меня было. Так вот, эти деньги навсегда перешли к владельцам «Танатоса» или же я могу, чтобы купить билеты для нас обоих, получить часть их обратно?
— Мы честные люди, мсье Монье. Мы никогда не взимаем платы за те услуги, которых не оказали. Завтра же утром касса сделает перерасчет: вы заплатите по двадцать долларов в день за полный пансион и обслуживание, а разницу вам вернут.