– Но я же в этом не виновата!
Но он, словно не слыша, продолжал:
– Знаешь, о чем я думал, когда мы ехали в Филли? Я думал, что когда ты познакомишься с моими родителями, то решишь, что мы можем у них задержаться. Что ты скажешь, мол, давай поедем самым ранним поездом с утра, и я успею на занятия, и что теперь ты видишь, какие они классные.
– Я и так знала, что они классные, Джеймс. Мне просто… и кроме того, я не захватила зубную щетку! И пижаму!
Выражение его лица не изменилось.
– Хорошо, в следующий раз, – пообещала она.
– Ладно, – буркнул он и вытащил из кармана телефон.
Сейчас они проезжали вдоль залива Чесапик – широкая водная гладь, матово-серая даже в солнечном свете, а на торчащих там и сям на мелководье шестах неподвижно нахохлились одинокие птицы. Зрелище навевало тоску. Почти тоску по дому.
Все из-за ее кузена, конечно же. Встреча с ним словно оставила зазубрину где-то глубоко в груди, трещину между двумя частями ее мира. По одну сторону мать Джеймса, такая душевная и искренняя, а по другую Николас, стоящий в одиночестве на железнодорожном вокзале. Это как вынуть стеклянную форму из горячей духовки и сунуть ее в ледяную воду: треск, когда она раскалывается на кусочки.
– Может, устроим как-нибудь семейную вечеринку? – как-то раз в детстве предложила Серена.
И мама ответила:
– Хм? Вечеринку? Думаю, можно. Но это будет не очень большая вечеринка.
– И дядя Дэвид со своими придет?
– Дядя Дэвид. Что ж. Возможно.
Звучало не слишком обнадеживающе.
Что мешает семье быть семьей?
Может, дядю Дэвида усыновили и он разозлился, что никто ему об этом не рассказал? Или его вычеркнули из завещания, в которое включили обеих его сестер? (Даже в детстве Серена читала много романов.) Или какая-то семейная ссора вышла из берегов и были произнесены возмутительные оскорбления, которые невозможно простить? Последнее выглядело наиболее правдоподобным объяснением. Потом даже не можешь вспомнить, с чего все началось, но знаешь, что с того момента все навсегда изменилось.
– По крайней мере, тетя Элис могла бы прийти, – сказала тогда Серена.
– Может быть, – ответила Лили. – Но ты же знаешь свою тетю Элис. Как она вечно пилит меня.
И Серена сдалась.
Дело в том, размышляла она, что даже когда Гарретты собираются вместе, это никогда не бывает по-настоящему, так сказать.
Не шевелясь, она скосила глаза на Джеймса. Тот что-то читал с экрана телефона. (У него была невероятная способность читать целые книги в телефоне.) И рассеянно покусывал нижнюю губу.
Лучшим школьным другом Серены был мальчик по имени Марцеллус Эйвери. У них не было романтических отношений – своего рода общество взаимопомощи. У Марцеллуса была патологически белая кожа и очень черные волосы, и все смеялись над его именем. А Серена весила фунтов на десять больше, чем нужно, и никогда в жизни не могла справиться ни с каким мячом – ни с бейсбольным, ни с теннисным, ни с футбольным, ни с каким вообще, – и это в школе, где спорт стоял во главе угла. За ланчем они сидели рядом и сплетничали о своих безмозглых одноклассниках, а по выходным он приходил к ней в гости и они смотрели иностранные фильмы в «телевизионной комнате» ее родителей. Впрочем, однажды он как бы нечаянно коснулся ее руки, лежащей рядом с его, и когда она не отстранилась, едва заметно придвинулся чуть ближе и запечатлел на ее щеке осторожный стыдливый поцелуй. Она до сих пор помнила ощущение от бархатистого пушка над его верхней губой. Но больше ничего не последовало. Они тут же отпрянули друг от друга и уставились в экран телевизора, и на этом все и закончилось.
Забавно, но лишь сейчас Серена вдруг поняла, что Марцеллус был невероятно красив. Голова идеальной формы, как у мраморной статуи, и почему-то она всегда думала, как сильно, должно быть, его любит мама. Интересно, где он сейчас. Наверное, кто-то его уже окрутил – какая-нибудь женщина, достаточно разумная, чтобы оценить его по достоинству. А она, Серена, сидит рядом с парнем, который ничем не отличается от ее бывших одноклассников.
Серена думала только о том, когда же закончится эта поездка и она снова сможет остаться наедине с собой.
2
Вплоть до 1959 года семейство Гарреттов не ездило вместе на каникулы. Робин Гарретт, отец Элис, говорил, что они не могут этого себе позволить. В те давние времена он отказывался даже ненадолго оставить магазин на кого-то чужого. А все дело в том, что магазин принадлежал дедушке Веллингтону. «Сантехническое оборудование Веллингтона» оказалось вверено папиному попечению – крайне неохотно и недоверчиво – после первого инфаркта дедушки Веллингтона. Робин, разумеется, должен был проявить себя, и он вкалывал шесть дней в неделю, а по воскресеньям приносил домой бухгалтерские книги, чтобы мать Элис все проверила – на случай, если он где-нибудь опростоволосился. Будем откровенны: Робин не был прирожденным бизнесменом. Учился он на водопроводчика и, бывало, покупал всякие детали у Веллингтона, только чтобы хоть глазком глянуть на юную Мерси Веллингтон за прилавком. Мерси Веллингтон была самым очаровательным существом, какое он встречал в жизни, рассказывал он своим детям, и все сантехники Балтимора сходили по ней с ума. У Робина не было никаких шансов, но иногда чудеса случаются. Мерси, со своей стороны, рассказывала детям, что ее покорило джентльменское поведение Робина.