Когда он кончил, поднялся его сосед, пожилой и, по-видимому, болезненный человек с ленточкой ордена Почетного легиона в петлице пиджака. Он начал более спокойно, но все же горько упрекал французов в недостатке у них гражданских чувств и в равнодушии перед лицом опасности.
— Германия и ее глава угрожают нам, господа! (Он почему-то избегал произносить имя Гитлера.) Я молю, я заклинаю вас, во имя трех моих сыновей, павших на поле битвы, — будьте бдительны, подумайте о своих собственных сыновьях, поспешите сплотиться для защиты родины, своей духовной матери. Да здравствует Франция, наша отчизна, прекраснейшая из всех стран!..
Голос оратора дрожал от волнения, а лицо выражало грусть и озабоченность.
Молодые люди, расположившиеся у подножия эстрады, грянули «Марсельезу», подняв руку «римским жестом», а поскольку некоторые из собравшихся не встали со скамей, синерубашечники заорали:
— Встать! Шапки долой!
После краткой паузы мэр, обменявшись несколькими фразами с приезжими господами, опять взял слово:
— Дорогие сограждане и друзья! Я полагаю, что мне теперь остается только…
Чей-то сильный голос прервал его:
— Не давайте этим людям морочить вам головы! Все их слова — сплошная ложь, ложь грубая и преступная! Они хотят привести нас к фашизму… к фашизму…
И, махая своей длинной рукой, к эстраде бросился школьный учитель Сангье. Минута всеобщего изумления, и он уже на эстраде и отбивается там от молодцов в синих рубашках.
— Не слушайте их! Фашисты утопили в крови пролетариата все гражданские свободы. Они вовсе не уменьшили безработицу, а принесли с собой еще большую нищету! А вот эти господа заявились к нам, чтобы использовать к своей выгоде вашу беду. Не от таких людей вы можете ждать спасения. У них нет ничего общего с вами, — с мелкими лавочниками, у которых торговля захирела, с ремесленниками, которые не могут заработать себе на жизнь, с рабочими, которые лишились работы. Нет, эти господа не в состоянии понять вас и вовсе не желают вам помочь!
Внизу, у эстрады, поднялся шум, раздались крики:
— Да он сумасшедший!
— Большевик!
— Изменник!
Но этому сумбурному хору не удавалось заглушить голос Сангье:
— Ложь, будто в Германии люди живут хорошо. Неправда, что они…
Мэр и господин с орденской ленточкой схватили учителя за плечи и принялись подталкивать к ступенькам лестницы.
— Вы что, спятили? — зашипел разъяренный мэр. — Ну, Сангье, погодите, это вам даром не пройдет!
— Гоните его прочь! Это агент Москвы!
— Не мешайте! Пусть говорит! Разберемся!
— Долой его, этого большевика!
— Пусть говорит, не трогайте!
— Убрать его! Убрать! — требовал господин с орденской ленточкой.
Какой-то прыщавый верзила, следивший за смельчаком угрожающим взглядом, взмахнул своей палкой с железным наконечником и обрушил ее на голову Сангье. Взметнулись еще две палки и ударили его. Он зашатался и рухнул поперек стола, поставленного для ораторов, опрокинув графин с водой.
— Убили его! Убили! — закричали в толпе: железный наконечник палки сорвал лоскут кожи с головы Сангье, и из раны обильно текла кровь.
— На помощь! — заплакала какая-то женщина.
— Вон тот, долговязый, первым ударил. Могу в свидетели пойти! — послышался зычный голос.
— Держите их, в синих рубашках которые! Не выпускайте! Надо их как следует вздрючить! — негодовал столяр, перекрывая своим зычным басом разноголосую сумятицу.
Но синие рубашки уже помчались к автобусам. На эстраде, возле бесчувственного тела, остались только двое: мэр и господин с орденской ленточкой.
— Это ничего! Ничего!.. — бормотали они, обрызгивая Сангье водой. — Он сейчас очнется!.. И в конце концов поделом ему, сам нарвался!
— Недурно для начала! — сказал сапожник, поднимая лежавшего в обмороке Сангье.
Через день Сангье, немного бледный, с подштопанной и забинтованной головой, составлял послание:
«Город Руайе. Областной Комитет борьбы против фашизма и войны».
— Ты им хорошенько растолкуй, что для нас очень важен вопрос о мелких торговцах и ремесленниках, — сказал человек, сидевший на постели Сангье. — Потом насчет кооперативов напиши. В России теперь лавочников нет, сплошь кооперация. Согласен. Но мы еще должны считаться с мелкими торговцами!
Столяр прервал его:
— Оставь, не мешай человеку. Он больше тебя знает, что к чему.