— Это я увел с места преступления, — объяснил он Диане, разворачивая его. — Нашел в правом кармане Дома. И, поскольку он лежал на правом боку, бумажки не было видно никому.
— Только не тебе, — заметила она, начиная обгонять огромный грузовик. — Помнится, ты нас всегда учил, что нельзя ничего трогать на месте преступления, пока там не побывала группа экспертов.
— Это было до того, как я познакомился с детективом Блокером.
Сказано это было в шутку, но никто из них не засмеялся. Диана была абсолютно предана Сиву. За те годы, что они работали вместе, она не раз лезла под пули, чтобы прикрыть его. Она и в будущем сделает это без колебаний. И именно благодаря этой преданности — потому что она любила его и доверяла ему абсолютно — она задумалась про себя, что это такое нашло на босса. Будто смерть его брата в какой-то степени изменила его, сделала жестче. Он хотел — нет, это слово не достаточно точно передает чувство, которое он испытывал, решила она — он страстно желал отыскать убийцу брата.
Ныряя в Коннектикутский тоннель в этот ночной час, Диана думала, а не перейдет ли это желание в одержимость. Сив всегда жил для людей. Общественное для него всегда было выше личного. Теперь, ей казалось, это могло измениться. Не то, чтобы она не понимала и не сочувствовала ему... Но что если чувства возьмут в нем верх и он отставит прочь принципы, которым прежде следовал беспрекословно? Она уже слышала, как он сказал неправду собрату-полицейскому. Видела, как он утащил с места преступления улику — причем с места вне его юрисдикции. Причем до того, как ответственный за это дело офицер полиции смог увидеть ее. Диане и в голову не приходило, что ее босс способен на такие нарушения установленной процедуры расследования преступления.
А Сив тем временем сидел, уставившись в смятый клочок бумаги. На нем было несколько слов, написанных незнакомым, но характерным почерком — буквы наклонены назад — и, ниже них, одно слово, написанное неразборчивым, легко узнаваемым почерком его брата Дома. Вот что прочел Сив:
Сутан Сирик
бульвар Виктора Гюго, д. 67
Ницца, Франция
Спасен?
Крис и Аликс, стесненные присутствием на кухне мальчика-подростка, сидели на площадке пожарной лестницы, пробравшись на нее через широко открытое окно спальни. Грохот рока преследовал их и здесь, прорываясь через всю квартиру, заполняя пространство между ними.
— Долгое время, — говорила Аликс, — я думала о себе только как о матери Дэна. Для женщин часто трудно отделить свое существование от жизни их детей. А порой ребенок занимает такое место в твоей жизни, что больше на ней ничего и не умещается.
Дождь все еще шел и, хотя они и были защищены от него козырьком навеса, кое-где капли блестели в ее волосах, как бриллианты в тиаре.
— Но со временем я начала понимать, что удовольствие от общения с ним, хотя и весьма значительное, не может наполнить мою жизнь. Если я потеряю себя в нем, то это будет плохо для нас обоих.
— И тогда ты поступила на службу в прокуратуру округа, — закончила за нее Крис.
Она улыбнулась.
— Все было не так просто. Для начала надо было отъединить себя от него. А потом надо было сдать экзамены на адвокатуру. — Ее улыбка потускнела. — А потом и мое замужество начало разваливаться прямо на глазах, причем весьма болезненным образом.
— Извини, что напомнил о неприятном. Опять та же улыбка, скупая, но преображающая все лицо. — Никогда не знаю, говорить ли в этом случае «Не извиняйся» или «Спасибо». Я полагаю, что надо говорить и то, и другое. Сейчас это дело прошлое.
Она наклонила голову, услышав знакомую мелодию, долетевшую с кухни. Вполголоса стала подпевать и, казалось, все напряжение, сковывающее ее до этого, покинуло ее. Она перестала петь, но глаза так и остались ясными, сверкающими.
— Ну а ты? — спросила она. — Ты больше похож на атлета, чем на юриста.
Он засмеялся точности ее наблюдения. К его собственному удивлению, эта оценка даже польстила ему.
— Я и был атлетом, — признался он. — Велогонщиком.
— Да ну! Неужто не шутишь? — Недоверчиво подняла она брови. — Я обожаю велоспорт. Мы с Дэнни часто катаемся вместе.
— Я уже заметил ваши велики в прихожей, — сказал Крис. — Отличные машины.
— Ив каких гонках ты участвовал?
— В разных, — ответил Крис, глядя в темноту ночи. — Все время готовился к своей главной гонке — к Тур де Франс.
— Твоя семья, наверно, ужасно гордилась тобой, — предположила Аликс.
Эти ее слова удивили его. Обычно в таких случаях спрашивают: «И как, выиграл?»
— Нет, — ответил он. — Они не очень-то интересовались моими успехами и поражениями.
— Это ужасно.
Да, подумал Крис, действительно ужасно. Он вздохнул.
— Пожалуй, больше всего на свете мне бы хотелось услышать от отца: «Молодец, парень!» К тому времени, как я поехал во Францию, моя мать умерла. А отец думал только о моем старшем брате Терри. Дело в том, что в то время, как я катался по Франции, мой брат воевал во Вьетнаме, защищая американские идеалы свободы и справедливости. То, чем отец больше всего дорожил. И я для него был дезертиром, трусом, который отказывается служить стране, которая вскормила его. — Даже сейчас, столько лет спустя, он не мог рассказать кому-либо о том, что действительно происходило в то достопамятное лето. — Во всяком случае, так казалось моему отцу.
— Настоящий ястреб.
— Я бы сказал даже — супер-ястреб, — согласился Крис.
— И что случилось, когда ты участвовал в Тур де Франс? — спросила Аликс.
— Я покалечился. — Это был его обычный ответ, когда он отвечал на этот вопрос. Часто он просто отмалчивался. В этом ответе хоть и была правда, но не вся правда.
— И сильно?
Да, подумал он. Очень сильно. Он так и хотел ей сказать, но вместо этого у него получилось:
— Я завтра вечером улетаю во Францию. Там моего брата убили.
— О, Кристофер, я тебе так сочувствую! Кристофер, подумал он. Так мой отец меня всегда называл. Подняв глаза, он увидел опечаленное лицо Аликс. Интересно, подумал он, печалюсь ли я сам о гибели Терри, как она? — А у меня, кажется, все чувства атрофировались. Сам не пойму, что со мной.