Первое, что следует отметить, говоря о периоде в целом, это густота литературного ряда. В это неполное тридцатилетие произведений в жанре романа было создано значительно больше, чем в середине века. Этому не приходится удивляться: «время Кретьена» — период наиболее пышного цветения жанра, когда он из периода ученичества и первых опытов переходит в период зрелости. Роман во «время Кретьена» развивается значительно более разнообразно, чем раньше, и создает несколько принципиально разных типов повествования. Эти типы существуют не изолированно друг от друга. Они находятся во взаимодействии. Это взаимодействие особенно ясно видно на примере Кретьена де Труа, который первые свои произведения создает несомненно с использованием опыта «Энея», и в то же время своим «Клижесом» спорит с концепцией Тома, воплотившейся в «Романе о Тристане», а в «Персевале» намечает дальнейшие пути эволюции жанра. Развитие последнего в этот период достигает такого уровня, что начинают появляться произведения иронические и пародийные («Мул без узды» Пайена из Мезьера, анонимный «Рыцарь двух шпаг» и т. п.). Думается, появление пародий указывает на зрелость романа как жанра.
Литературное взаимодействие и литературный обмен происходят не только внутри жанра. Литературная ситуация во «время Кретьена» представляется нам значительно более сложной, чем ранее. Роман в этот период несомненно оказывается ведущим жанром, значительно потеснив эпопею. Оторвавшись от нее, окончательно с ней размежевавшись, он некоторое время с эпопеей даже совсем не соприкасается (их новое сближение произойдет позже). Но как раз в это время начинается бурное развитие некоторых новых жанров, одни из которых переживают пору ученичества, становления (например, фаблио, первые бранши «Романа о Лисе»), другие входят в пору зрелости (лэ). Роман с ними взаимодействует, взаимодействует сложно, что не всегда можно выявить. Но даже если такого взаимодействия и не обнаруживается, наличие этих новых жанров создает более сложную и многообразную картину литературного развития, чего не было в предшествующий период.
«Время Кретьена», т. е. период от середины 60-х годов до начала 90-х, открывается «Энеем» (его иногда называют также «Романом об Энее»). Впрочем, дата создания романа известна нам весьма предположительно (середина 60-х годов?) и почти, по-видимому, совпадает со временем появления некоторых произведений, рассмотренных нами в предыдущей главе. Он, возможно, современен «Роману о Трое». Вообще отнесение «Энея» к следующей эпохе во многом спорно. Мы не можем этого не признавать. «Эней» принадлежит новой эпохе, таким образом, не хронологически, а типологически. Роман этот несомненно является самым непосредственным предшественником Кретьена, что хорошо показано в недавней работе Джованны Анджели [38], проанализировавшей заимствования молодого Кретьена из «Энея». Таких заимствований из других романов «античной триады» у Кретьена де Труа не было. Это говорит о том, что «Эней» стоит достаточно близко к «Эреку и Эниде» и «Клижесу» не просто хронологически, но и в жанровом отношении.
Анонимный автор «Энея», как установили исследователи по данным языка и стиля, — какой-то нормандский клирик, по-видимому связанный с окружением Генриха II Плантагенета и Альеноры Аквитанской, — подробно и в достаточной мере точно пересказал французскими восьмисложниками содержание «Энеиды» Вергилия. Степень точности этого пересказа уже давно стала предметом детального изучения (Э. Фаралем[39] и др.), поэтому ограничимся здесь лишь некоторыми общими замечаниями.
Автор романа следует за оригиналом относительно послушно (впрочем, он вводит небольшой пролог, излагающий историю Троянской войны, опускает содержание книги III Вергилия, меняет местами некоторые второстепенные эпизоды и т. д.). Что особенно показательно, степень «медиевизации» излагаемого материала в «Энее» значительно меньше, чем в других романах на античные сюжеты. Это не значит, конечно, что черт современности в книге нет. Турн, например, здесь назван «маркизом» и владеет он типичным средневековым замком. Камилла носит вооружение, какое было в ходу в XII в. Лавиния высматривает своего милого из бойницы донжона. Эней сражается с Турном на уединенном острове, совсем как Тристан с Морхольтом. Все эти черты естественны. Как заметил в свое время Гастон Парис, «средневековье никогда не отдавало себе отчета в том, насколько глубоко оно отделено от античности; оно всегда представляло себе мир во все времена лишь таким, каким его видело» [40]. И однако, повторяем, «медиевизмов» в романе об Энее немного. Дело здесь, конечно, не в большей переводческой точности автора. Французский «Эней» настолько не перевод «Энеиды», что даже предполагали существование между ними несохранившейся прозаической латинской версии. Автору романа в большей степени, чем его предшественникам, было свойственно ощущение исторической дистанции (этому способствовала, конечно, и очень большая популярность на протяжении средневековья поэмы Вергилия). Ощущая эту удаленность описываемых легендарных событий, осознавая их легендарность, а следовательно фиктивность, автор создает уже не исторический роман. Он не стремится связать прошлое с современностью. История возникновения Рима, якобы основанного выходцами из Трои, его не интересует. Об этом говорится, конечно, но лишь постольку, поскольку это было темой книги Вергилия. «Французский поэт, — писал Гастон Парис, — ...видел в своей модели лишь историю, приключение, и он украсил его по своему разумению описаниями, рассказами о поединках в стиле XII века, полунаивным, полудетским повествованием о любви Энея и Лавинии» [41].
На смену роману историческому приходит роман приключенческий (но еще не «авантюрный»). И любовный. Вот почему большинство исследователей связывают с «Энеем» поворотный момент в развитии французского рыцарского романа. Характерно, что теперь рядом с великим мантуанцем появляется Овидий, и «Эней» как бы оказывается переводом на язык его «Искусства любви» и «Любовных элегий» содержания Вергилиевой поэмы.
Заметим попутно, что как раз в это время, т. е. во второй половине XII в., во Франции заметно усиливается интерес к Овидию. Языческая фантастика его «Метаморфоз», страстность «Любовных элегий», цинизм «Искусства любви» оказали воздействие на формирование теорий любви, сложившихся на Севере, где ученые клирики «восхищались Овидием, прославляли его и ему подражали» [42]. Характерно, что именно этот латинский поэт стал здесь наставником в области изображения любовного чувства. На Юге, у трубадуров такого решающего воздействия Овидия не было. Так, по крайней мере, полагают авторы некоторых новых исследований [43]. Воздействие Овидия поддерживалось на Севере более устойчивой школьной традицией. Ученый клирик был более подготовлен к восприятию Овидия, чем поэт-трубадур. В северной Франции возросший интерес к латинскому поэту не замедлил принести реальные плоды. Мы уже упоминали о двух стихотворных повестях (или поэмах, или маленьких романах), разрабатывающих Овидиеву тематику, — о «Пираме и Фисбе» и о «Нарциссе». Подобных произведений было значительно больше. Утрачены упоминаемые современниками повести «Орфей» и «Геро и Леандр», но сохранилась написанная Кретьеном «Филомена». Вообще автор «Клижеса» и «Персеваля» прошел через этап ученичества у латинского поэта.
В контексте этого широкого увлечения Овидием и следует рассматривать литературную продукцию эпохи, хотя, как заметил в свое время Э. Жильсон, идеалы куртуазной любви были «более рафинированы, чем гривуазные идеи Овидия» [44]. «Эней» во многом стоит у начала усиливающегося Овидиева воздействия. В этой книге впервые в истории романа было уделено столь большое место «казуистике» любви или ее «метафизике», чему будут затем посвящены многие десятки куртуазных романов.
В изображении любовных переживаний автор «Энея», прежде всего, более целеустремлен, чем, скажем, Вас и другие его предшественники. В романе нет нескольких автономных любовных интриг. В книге один протагонист, и фабула четко концентрируется вокруг него.
Первый любовный эпизод книги — роковая страсть Дидоны к Энею, приводящая молодую женщину к гибели, — восходит к Вергилию. Второй — счастливая любовь Энея и Лавинии — античным поэтом был, как известно, лишь едва намечен. И именно этот эпизод разработан наиболее подробно. Впрочем, это не значит, что любовь Дидоны описана как-то поспешно. Так, если у Вергилия книга IV насчитывает 705 стихов, то во французском романе ей соответствуют 948 стихотворных строк, т. е. больше, чем другим книгам античной поэмы (не считая, конечно, двух последних книг, особенно подробно, с большими дополнениями изложенных во французском романе).