Жан-Батист де Грекур (1684–1743)
Де Грекур и Франсуа Буше современники, но вряд ли поэт стремился сделать поэтическую иллюстрацию к многочисленным ню модного художника. Просто вкус эпохи обычно более или менее един, во всех видах искусства.
А вот сценка из иного времени. «На бульварах»:
Вдоль ослепительных витрин из мастерских
Обедать стайками бегут провинциалки.
Без шляпок, приколов к передникам фиалки,
Глазеют на мужчин в пластронах щегольских.
Жюль Лафорг (1860–1887)
Не правда ли, чистой воды импрессионизм? Очаровательный весенний Париж с полотен Мане и Ренуара.
Но вернемся к строгости сонета, к его классической архитектурной стройности. «Суровый Дант не презирал сонета», — заметил Пушкин. Читаешь эту строку и мысленно поневоле переносишь «суровость» с Данте на сам сонет. Суровый, строгий, выстроенный, сделанный… Что же в нем такого привлекательного для безалаберного племени поэтов? А привлекателен он настолько, что ему, сонету, поэты неоднократно посвящали стихи, спрашивали его совета, обсуждали с ним свои творческие планы и т. д.
— Я почести прошу у Вашей чести…
— Какой? — Сеньор сонет, явить Вас свету!
— Ах, вот что! Ну, от первого куплета
Я не в восторге, говорю без лести.
Франсиско де Кеведо
Поди ж ты, он еще и ворчал!
Так что же в нем такого хорошего?
А вот что, наверное: порядок, дисциплина.
В хаотичном, то и дело теряющем точку опоры человеческом мире сонет остается незыблемым островком безупречного порядка, неподвластного ни злой, ни доброй воле. Это и утешительно, потому что, как выясняется, абсолютная свобода человечеству не на пользу. Вот «Сонет о сонете» великого английского поэта Уильяма Вордсворта — хочется привести его целиком.
Отшельницам не тесно жить по кельям;
В пещерах жизнь пустыннику легка;
Весь день поэт не сходит с чердака;
Работница поет за рукодельем;
Ткач любит стан свой; в Форнер-Фельс
к ущельям Пчела с полей летит издалека,
Чтоб утонуть там в чашечке цветка;
И узники живут в тюрьме с весельем.
Вот почему так любо мне замкнуть,
В час отдыха, мысль вольную поэта
В размере трудном тесного сонета.
Я рад, когда он в сердце чье-нибудь.
Узнавшее излишней воли бремя,
Прольет отраду, как и мне, на время.
Перевод Д. Мина
Труд, обернувшийся счастьем, оковы, ставшие свободой, преодоленная тяжесть, дающая легкость, — словом, волшебное преображение слова в сонете, происходящее на наших глазах.
«Я, умирая, вновь и вновь живу…»
Я, умирая, вновь и вновь живу,
Я, чувства обнажая, чувства прячу,
Под знойным солнцем мерзну и в придачу
Сплю и не сплю во сне и наяву.
Позор уподобляю торжеству,
Смеюсь от горя, от восторга плачу,
Я в неудачах нахожу удачу,
Ищу на ветке высохшей листву.
Любовь меня навек лишила воли:
Растет ежеминутно боль моя,
Но миг — и вновь не чувствую я боли.
Когда же думаю о лучшей доле,
К знакомым бедам возвращаюсь я,
И снова от страданий нет житья.
Теодор Агриппа д’Обинье (1552–1630)
«Я посадил в Тальси два черенка, две ивы…»
Я посадил в Тальси два черенка, две ивы,
Над ними Времени не властен острый серп,
От непреклонных прях им не грозит ущерб,
Покуда саженцы в моем сонете живы.
Я вензель вырезал на них неприхотливый,
Две буквы на коре — союза прочный герб,
Чтоб дружба двух имен окрепла с ростом верб,
Чтоб накрепко сплелись взаимные извивы.
Цветите, вольные деревья — вам одним
Я вверил знак любви, несчастьями гоним,
Мольбы моей к лесным подругам не отбросьте:
«Дриады милые, вас до конца времен
Я позаботиться прошу о бурном росте
Не только бед моих, но и святых имен!»
«Нам всем когда-нибудь придется умереть…»
Нам всем когда-нибудь придется умереть.
Судьба в урочный час затопчет в дерн зеленый
Не признававший смерть сосуд одушевленный,
Дабы пред вечностью он не кичился впредь.