Проспав несколько часов, мы были разбужены на заре каким-то непривычным шумом. То были господа из высшей полиции в сопровождении таможенников; все они направлялись на свой пост с большим грохотом, не выказывая никакого почтения к нашим более или менее счастливым снам. Капитан, проходя мимо наших кают, разбудил нас, крикнув во все горло: «Поторопитесь, дамы и господа, имперские досмотрщики взяли нас на абордаж; поскольку ждать они не любят, они сейчас спустятся поздравить вас с прибытием». Сборы наши совершались в беспорядке и представляли собой зрелище весьма живописное. В то время когда матросы под пристальным надзором таможенников втаскивали на палубу товары и багаж пассажиров, внизу, в каютах, путешественники второпях бросали в саквояжи домашние туфли, жилеты и галстуки. Дамы, складывая свои вещи, старались скрыть от взоров местных аргусов мелкую галантерейную контрабанду: так поступают все, кто сюда приезжает. Агенты высшей полиции, или, если выражаться более пристойно, служащие императорской канцелярии, спустились, чтобы рассмотреть всех нас, прежде чем выдать нам дозволение въехать в страну. Все мы взяли в руки свои паспорта, а эти солидные господа начали допрос по всем правилам. Мы были обязаны не только удостоверить нашу личность, но и доказать, что мы питаем самые мирные и честные намерения касательно могущественной России. Операция длительная, достойная инквизиции и чрезвычайно оскорбительная. Когда настал мой черед, мне задали следующие вопросы, причем при каждом ответе сверялись с моим паспортом, словно желали выяснить, не солгала ли я: «Сударыня, как ваше имя, сколько вам лет, чем вы занимаетесь, к кому везете рекомендательные письма?» Затем они взглянули на подписи, стоящие под рекомендательными письмами, которыми я запаслась. «Письма ваши адресованы г-же супруге посла Франции, а также нашим лучшим врачам, это превосходно, сударыня, – сказал мне главный чиновник и поклонился, – желаем вам успеха, вы его достойны». Когда осмотр пациентов подошел к концу, у нас изъяли все книги, какие нашлись в нашем багаже, посулив, впрочем, что их нам отдадут все до единой, если, конечно, господа цензоры не найдут в них ничего предосудительного. ‹…› Когда все пассажиры по очереди удовлетворили любознательность почтенных господ чиновников, выставив свои имена и фамилии под протоколом этого долгого и скучного заседания, составленного в двух экземплярах, господа эти с нами простились.
Разумеется, Сюзанна Вуалькен не обладала красноречием Кюстина, однако описывает она примерно тот же процесс общения приезжих французов с российскими чиновниками на границе. Вдобавок у французов вид русских мундиров пробуждал порой воспоминания «о роковой эпохе, когда прекрасная Франция находилась в руках казаков», то есть о вступлении русской армии в Париж в 1814 году (эти чувства испытал в Кронштадте Луи Парис, герой нашей главы пятой). Заметим, что прибывший в Петербург в том же 1839 году, в мае, сын баварского художника-баталиста Петера Хесса, Эуген Хесс, описывает ту же петербургскую процедуру совершенно спокойно и без всякого возмущения, как нечто само собой разумеющееся: «На корабль поднялся чиновник и проверил наши паспорта. После этого мы сошли на берег». Таможенники же, поднявшиеся на борт корабля в Кронштадте, поразили молодого Хесса только тем, что были «ужасно грязными». Впрочем, баварский художник прибыл в Россию по приглашению российского императора. Что же касается французов, которые приезжали в Россию по своей воле, они сталкивались с бюрократическими процедурами задолго до того момента, когда добирались до границы, причем свои требования к путешественнику предъявляли власти обеих стран: и французские, и русские.
Любой француз, желавший выехать за пределы Франции (в том числе, естественно, и в Россию), должен был сначала получить заграничный паспорт; выдавал его префект (глава) департамента или – в случае если речь шла о парижанине – префект парижской полиции. Провинциалам при этом надлежало представить аттестат от мэра своей коммуны, а парижанам – от комиссара полиции своего квартала; если проситель не был лично известен мэру или полицейскому комиссару, он был обязан представить двух свидетелей, способных удостоверить его личность. В паспорте непременно указывалась страна назначения. За получение паспорта следовало заплатить 10 франков (сумма довольно солидная; за 10 франков можно было пять раз пообедать в приличном, хотя и не самом роскошном парижском ресторане). До 1828 года префекты, прежде чем выдать заграничный паспорт, должны были получить на это разрешение от министра внутренних дел; после 1828 года для убыстрения процедуры их наделили правом выдавать паспорта самостоятельно, с обязательством отсылать списки получивших паспорта в министерство (к сожалению, списки эти, за очень редкими исключениями, не сохранились: их уничтожили в конце XIX века). Но когда речь шла о поездке в Россию, процедура усложнялась: из префектуры паспорт вместе со сведениями о просителе следовало передать в Министерство внутренних дел, оттуда документ направляли в Министерство иностранных дел, а оно передавало его для визирования в русское посольство в Париже. Визированный паспорт возвращался в префектуру парижской полиции или в мэрию по месту жительства соискателя. Без российской визы нечего было и думать попасть в Россию (впрочем, и это правило, как любое другое, знало исключения, о которых речь пойдет ниже).