Глава XI
ВОТ КНИГИ, ВСЕ, ЧТО ЕСТЬ, БЕРИ…
«Будь я прилежным школяром…» Вийон был не против убедить своих читателей, что стал жертвой прежней лени и потом исправлять что-либо было уже поздно. Суть его мысли совершенно очевидна: зачем сейчас работать, если потерянного времени не вернешь.
А убедив в этом, нетрудно заставить поверить и в то, что все его творчество состояло из вдохновения, что оно сводилось к жизни и смерти. Вийон любил изображать из себя поэта, никому и ничем не обязанного. Естественно, кое-что он прочитал. И этого не пытался скрывать. Чтобы получить степень магистра, ему пришлось потратить несколько лет на освоение интеллектуального инструментария схоластов. Однако, занимаясь стихосложением, он отзывался о прочитанном с большой иронией. За исключением «Романа о Розе», который он похвалил, правда, не соизволив признать, сколь многим ему обязан, все остальные упомянутые им книги Вийон неизменно высмеивал.
Круг чтения школяра Вийона определялся составом библиотеки его покровителя магистра Гийома, а также, очевидно, и библиотеки капитула Сен-Бенуа-ле-Бетурне. Должно быть, именно поэтому, внося изменения в один лишенный какого бы то ни было сарказма пункт «Завещания», он счел нужным подарить славному Гийому де Вийону его библиотеку. Библиотека Франсуа Вийона — не что иное, как библиотека капеллана Гийома.
В университете в описываемую эпоху еще не было центральной и доступной всем студентам библиотеки. Каждому студенту приходилось довольствоваться теми книгами, которыми располагали его коллеж или педагогия. Большие возможности по сравнению с другими учащимися были у стипендиатов Наваррского коллежа и Сорбонны.
Существовали, естественно, и книжные лавки, где продавались книги, переписанные писцами. Однако клиентура книготорговцев при университете складывалась отнюдь не из неимущих клириков, лишенных возможности попасть в коллеж и получить таким образом комнату, стипендию и учителя. Круг замыкался: тот, кто был слишком слаб, чтобы поступить в коллеж, оказывался одновременно и слишком беден, чтобы купить книги. Оставалось лишь слушать то, что говорилось во время занятий, и по возможности схватывать все на лету.
А вот одалживались книги часто. Для мозга, натренированного такой педагогической системой, где все еще полновластно царила зубрежка, зачастую одного прочтения было достаточно, чтобы запомнить цитаты, отражающие основу диалектики и способы рассуждения, которые в дальнейшем организовывали и закрепляли мыслительный процесс. Все заимствования Вийона — как те, в которых он признавался, так и те, в которых не признавался, — явились результатом таких вот стремительных, несистематических занятий.
Восстановить окружавший Вийона мир книг мы можем без труда. Мы не знаем состава библиотеки славного капеллана Гийома, но зато можем перечислить книги, имевшиеся в распоряжении его коллег. Например, нам известно, какие книги были у Николя де Байе и Клемана де Фоканберга, каноников из Собора Парижской Богоматери, в разное время исполнявших должность секретаря Парламента. У одного из них было двести книг, у другого — двадцать шесть. Гийом де Вийон, вероятно, имел книг десять — двадцать. Сознательно или непроизвольно использовал поэт применительно к себе фразу Пилата: «Что написал, то написал», ответившего отказом на просьбу иудеев изменить надпись на кресте? Возможно, Вийон вкладывал в эти слова глубокий смысл и, представляя себя жертвой, просто-напросто ждал, чтобы его судили по делам и по тому, что он написал.
Составляя во славу своего друга Жана Котара каталог оказавшихся в раю великих пьяниц и называя по порядку Ноя, спящего обнаженным в присутствии детей, Лота, совершившего инцест с дочерьми, Архетриклина, подававшего в Кане гостям воду вместо вина, Вийон выуживал шутки, из поколения в поколение повторявшиеся клириками до и после попойки. Не исключено, что так же он поступал и тогда, когда обыгрывал строчки псалма «Deus laudem» («Хвала Господу»), чтобы, не говоря этого открытым текстом, пожелать смерти своему гонителю епископу Орлеанскому. Элементарная шутка церковного певчего — прочитать при епископе псалом, в котором на языке Вульгаты, то есть латинского перевода Библии, «общественная повинность» звучит как «episcopatum», в результате чего получается: «Да достанется его епископство другому!»
А вот когда Вийон поминает «Мудреца», в действительности же Экклезиаста, можно подумать, что он дословно цитирует Библию. Однако поэт приводит лишь начало стиха: «Веселись, юноша, в юности твоей», пренебрегая продолжением, где юность отождествляется с суетой. Однако он говорит то же самое, но другими словами; он хорошо знает и этот текст, и текст книги Иова, выражающего свое отчаяние: «Дни мои бегут быстрее челнока и кончаются без надежды».
Или вот еще одна типичная шутка клирика, построенная на частичной омонимии слова «спасение» в религиозном смысле и так называемого «салюдора», золотой монеты с изображением ангела Благовещения, выпущенной во времена английской оккупации:
«Слава девичьей чести» — звучит гимн, прославляющий Богоматерь. «Слава спасению людей» — означает вторая строчка. А Вийон осуществил чудовищную акрофоническую перестановку:
В результате получилось: «Слава тебе, золотая монета». Звучит кощунственно, даже если не принимать во внимание особенностей произношения, дающихся с учетом рифмовки («Слава тебе, задница»)[93]
На базе Священного Писания выросла целая ветвь литературы, оказывавшая влияние на литургию. Николя де Байе, будучи человеком, интересовавшимся разного рода теологическими спекуляциями, имел в личной библиотеке для углубления веры два десятка книг: от трактата Боэция о Троице до антологии сочинений Августина Блаженного. К этой ветви добавлялась еще назидательная литература. «Письма» и «Утешения» святого Бернара, трактат «Сокрушение сердца» святого Иоанна Златоуста, «Послание о таинствах» святого Киприана. «Толкование» Беды, посвященное книге Иова, «История бедствий» Павла Орозия, трактат «О жизни и нравах» святого Ансельма Кентерберийского — все это служило для того, чтобы осмысливать и толковать основополагающие тексты и традиционные формулы веры. Даже Фокамберг, значительно в меньшей степени являвшийся теологом, чем его предшественник на посту секретаря, и тот имел в своей библиотеке трактаты парижского епископа Гийома Овернского, авторитетного автора ХIII века, трактат которого «О мире» синтезировал все теологические знания своего времени, тогда как в его же книге «О добродетелях» просто и гармонично излагалась моральная теология. Байе шел гораздо дальше: у него имелись письма Абеляра, «Сумма против язычников» Фомы Аквинского, а главное, ключевые для всей схоластики «Сентенции» Петра Ломбардского. Он был весьма начитанным богословом и располагал даже комментарием мендского епископа Гийома Дюрана к «Сентенциям» Петра Ломбардского.