В это же время у многих на устах было имя Франсуа де Монкорбье по прозвищу Вийон; Вийон осознает, как низко пал, но упрямо стоит на своем. Впоследствии в одной из баллад, которую он напишет на воровском жаргоне, мы увидим в качестве примеров печального конца избранного им пути преступлений тех же самых людей, которые затащили Вийона на этот путь и во многих отношениях превзошли его, — это Ренье де Монтиньи, Колен де Кайо — сын слесаря, бойко орудовавший в Наваррском коллеже. Колен «Лекайе», «L’Ecailler»[182] — игра слов тут прозрачна — надеялся, что выкарабкался, заговорив под пыткой. Но он не смог «снять шелуху», то есть провести правосудие. Дело кончилось тем, что палач отрубил ему голову.
Вийон скитался по стране, и его язык — язык шайки, которая орудовала во Франции в послевоенные годы. Однако жаргон Вийона, этот «веселый жаргон» воров, — словесная игра, где поэт блистателен, и ничего другого в этом нет.
Существует три языка Вийона. Язык «Малого завещания», «Большого завещания» и баллад: это словарь магистра литературы и словесных наук, который читал «Роман о Розе» и писал одинаково хорошо как для принцев, так и для судей. Язык баллад — жаргонный, это язык, заимствованный у случайного бродяги, выросшего не в этой «среде», как будет принято потом говорить; и поэт развлекался, смакуя слова с привкусом новизны. Повседневного языка Вийона мы не знаем, это язык Латинского квартала в пору, когда он перестает говорить на латыни. Но в «Завещании» арго отсутствует, так же как и в последних стихотворениях.
В течение этих пяти лет, когда, разыскиваемый за кражу, Вийон стал еще более своим в воровской среде, голова у него оставалась холодной. Точно так же, как он фиксирует каждую ступень своего падения и всякий раз предупреждает об опасности своих дружков, он контролирует свою лексику и не смешивает жанров. Вор с ворами, он благороден с благородными. Арго — не его язык, это просто новая гамма в арсенале выразительных средств. Таким образом, одна и та же мораль находит свое выражение и в воровском жаргоне баллады-обращения к убийцам-кокийярам, и в литературном языке баллады «Добрый урок пропащим ребятам», своеобразного «утешения» из «Большого завещания».
Вийон опытный исследователь в школе аналогий: он играет разными языковыми оттенками, как художник, разрисовывающий собор, играет символами. На хорошем французском пишет он, что Колен спал с лица после своих развлечений в Монпипо и Рюэле. На жаргоне — как в Рюэле с его друзей из «шайки» сняли шелуху. Рюэль расположен у входа в Париж, это селение, часто посещаемое злоумышленниками, а Монпипо находится рядом с Мен-сюр-Луар, это крепость, которую и не разглядишь издалека. Но отправиться в Монпипо — значит изготовить крапленые кости, а «брыкаться» в Рюэле — значит отбиваться, то есть применить оружие. Ошибка Колена в том, что он «развесил уши», поверил, будто игра стоит ставки. Мораль извлекается, таким образом, на двух языках: кого «плохо приняли», тот уж не отыграется, сказано на одном, и «принц, остерегись», — на другом.
Следует ли рассматривать произведения Вийона на жаргоне как своеобразный моральный итог, как полагают некоторые комментаторы? Было бы преувеличением как считать, что Вийон слишком серьезничает в своих сочинениях, написанных на жаргоне, так и полагать, что жаргонные баллады принадлежат научной схоластике. Он не более озабочен передачей разговорной речи, чем попыткой «зашифровать» язык своих «обращений». Людям, привыкшим к жаргону, недоступна многозначность смыслов — исторического, теологического, этического — любых схоластических текстов и религиозных образов в поэзии. Человека, привычного к жаргону, «мэтром» не назовешь, точно так же говорящие на правильном языке «мэтры» не знают воровского жаргона. Вийон искушен жизнью — и как человек искусства, и как вор, — и он легко обращается и со словами, и с идеями. Но людей, владеющих обоими языками, мало, и поэт об этом не забывает.
Игра идет дальше. Дурные знакомства Вийона — одно, а его фантазия — другое. Возможно, он выучил арго, играя в труппе бродячих актеров, к которой присоединился во время скитаний, а возможно, в шайке шалопаев, где встретился с молодыми людьми, гораздо худшими, чем он сам. Жулик, связавшийся с еще большими жуликами, поэт вряд ли был таким же бандитом, как профессионально говорящие на жаргоне «кокийяры».