Однако в его творчестве нет ни слова о чуме. Вийон и не думает обвинять болезнь, которая унесла столь многих из его сверстников. Эпидемия — дело естественное. От нее умирают, но что толку это обсуждать? Смерть, о которой говорит поэт, — это та участь, которая ожидает каждого человека. Ее приносит старость — или виселица.
Вийон не восстает против участи, ожидающей всех, он обвиняет Судьбу: на него она обрушилась, а другим позволяет процветать. Она убивает, как убивают в бою: разборчиво. И, если верить поэту, она еще и хвастается этим.
Эгоисту Вийону нет дела до смерти, покуда он здоров. В «Малом завещании» 1456 года о смерти ничего не говорится. Зато пятью годами позже мысль о ней беспокоит автора «Большого завещания». Он по-настоящему озабочен лишь своей смертью, своей старостью, мысли о которой отвлекают от любви, своей собственной болезнью, которая тащит его к небытию. Проходят эпидемии, но каждый умирает только раз.
Старость для Вийона — конец жизни. Время, говорит он вслед за пророком Иовом, исходит, как горящая нить. Ничто не вечно в этом так гнусно устроенном мире. Час удовольствий минует. Приходит печаль, и воцаряется нищета. В конце — смерть.
Жизнь в городе жестока для старца без определенных занятий. Уже в XIII веке фаблио «О разрезанной попоне» представляло нищету как естественный атрибут конца жизни буржуа. С этим согласны все: стариков отторгают, изгоняют. С легким оттенком жалости поет об этом Тайеван в «Прекрасном путешествии».
Худшее в старости — это жизнь. И Вийон принимается набрасывать опус о самоубийстве. Страх ада — единственное, что останавливает старца. Но не всегда…
Однако в конце концов смерть убивает старость. Она уравнивает всех, сильных и слабых. Кого и чего бояться, если смерть у порога?
Чего же мне теперь бояться,
Коль смерть кладет предел всему?[229]
Старость легко представить себе в образе увядшей Прекрасной Оружейницы. У смерти лицо тех несчастий, что угрожают самому Вийону. Малодушного морализатора интересует лишь смерть, которой удается избежать. Смерть — это поражение, а поражение свидетельствует о допущенной ошибке. Баллады, написанные на жаргоне, являют тому странное подтверждение: поэт боится веревки и пытается избавить от нее тех, кого он любит. Берегись палача, говорит одна из них.
Больше не увидеть «жестокую» — вот что тревожит Вийона с той поры, как почувствовал на шее веревку в Мёне, а в Париже, куда вернулся, на его бедную голову посыпались всевозможные несчастья. Из-за виселицы теряешь почву под ногами. Задушить прохожего, чтобы обобрать его, — неплохо. Но быть в свою очередь задушенным пеньковой веревкой — совсем не так весело.
Парижанину не надо много усилий, чтобы вспомнить о смерти или о виселице. Город состоит не только из горожан, но и из мертвецов. На кладбище живут, как на перекрестке. Кладбище Невинноубиенных младенцев — место собраний, тайных сборищ, галантных рандеву. Кладбище святого Иоанна со стороны улицы Сент-Антуан буржуа посещают даже чаще. Здесь молятся и собирают пожертвования, и все смеются при виде груды трупов, не задумываясь ни на миг о том, что развлекаться перед таким количеством мертвых — просто кощунство. Смерть — это конец жизни, и все.
Поэт размышляет на кладбище о бренности жизни и лишний раз убеждается в этом, созерцая образ, нарисованный в «Пляске смерти» и наводящий на мысль не столько о вечности, сколько о тщетности всего сущего. Все черепа в могиле равны. Принадлежали ли они могущественным людям или беднякам? Какое это имеет значение? Все в одной земле.