– Сегодня ночью, – с улыбкой повторила она.
– Ты поняла, что других ночей не будет? – Да.
– Ладно, я согласен…
Фанфан взяла меня за руку. Ее прикосновение взбудоражило меня. Наконец-то я буду обладать этой женщиной, которой в душе принадлежал уже больше года. Мы пошли к дюнам. Я старался удержать в памяти океанские запахи, легкий ветерок и тысячу одолевавших меня чувств. Робость, радость, тревога, смущение, разбитое зеркало, расстегнутый воротничок, полнота ощущения. Я знал, что эта ночь женихания кузенов и крин будет последней, и ничего не хотел упустить, чтобы потом было что вспомнить.
Фанфан легла на песок лицом к звездам и протянула мне руку. Я согрел ее дыханием, перецеловал пальцы, потом перевернул и добрался губами до самой сердцевины ладони. Двинулся выше по руке, но она остановила меня, шепнув:
– Нет…
– Что?
– Сегодня ты получишь только руку.
– Что еще за выдумка? – в испуге воскликнул я.
– Если сегодня я вся буду твоей, ты, чего доброго, и в самом деле постараешься, чтобы эта ночь не повторилась. Я хочу отказать тебе, чтобы тебя распирало желание снова лечь со мной. А сегодня – вот тебе рука, пожалуй, до локтя, и не выше.
– Фанфан, ты не соблюдаешь наш уговор.
– Это ты мне его навязал. Не хочешь же ты, чтобы я отдавалась тебе всякий раз, как ты удостоишь меня такой милости! Теперь ты пострадай, как я страдала столько времени. Тебе придется довольствоваться тем, что я тебе отдам, – добавила она и снова протянула мне руку. Инстинктивно я отпрянул и руку оттолкнул.
– Нет, будет только эта ночь, или не будет ничего! – вскричал я и встал на ноги.
В испуге Фанфан приподнялась и ухватила меня за штанину; потом бросила мне как бы вызов:
– Что ж, ты получишь все…
Она произнесла эти слова, как если бы она была уверена в своих эротических возможностях. Эта уверенность беспокоила и завораживала меня.
И мы предались любви под открытым небом, отбросив стыд и вновь обретя доверие и нежность друг к другу, самозабвенно и сдержанно. Фанфан изумляла меня до рассвета.
Она спросила:
– Ты снова примешься за свое?
– Если бы эти часы не были полны такого высокого сладострастия, я, возможно, попробовал бы уступить еще раз твоим настояниям. Но зачем подвергаться риску загубить воспоминание об этой идеальной ночи?
Фанфан закрыла глаза.
Я хорошо все продумал. Мне оставалось только умереть. Разумеется, я буду притворяться, что живу, но в глазах Фанфан я должен скончаться, чтобы наша любовь, достигнув апогея, такой и осталась.
Наша ночь любви навсегда лишила нас очарования прелюдии; и все мое существо восставало при мысли о том, что наше страстное влечение друг к другу неизбежно ослабеет. Я хотел, чтобы история нашей любви вдохновила какого-нибудь автора на создание художественного произведения с истинным размахом. Шекспир и Мюссе учили, что только смерть придает любви истинное величие. Значит, я должен был покинуть этот мир.
Я выбрал смерть в волнах океана, так как этот вариант делал правдоподобным исчезновение моего трупа. Нужно только поехать в Кер-Эмма и выйти в море на парусной лодке в присутствии свидетелей, причем не брать с собой спасательного жилета. В миле от берега я переверну суденышко и доберусь до берега вплавь. Достаточно будет оставить сухую одежду на берегу неподалеку от маяка мсье Ти или еще где-нибудь и потихоньку вернуться в Париж.
Мне уже показалось, будто я слышу разговоры, после того как найдут перевернутую лодку: «Удар гиком по голове, это случилось мгновенно… должно быть, он был убит наповал… ах, всегда надо брать спасательный жилет… бедный молодой человек, ему было всего-то двадцать лет…»
Не так трудно будет создать иллюзию моей смерти, потому что у меня и Фанфан мало общих знакомых. Я мог бы ввести в курс дела Габилана и моих родителей. Мать, безусловно, не пожелает участвовать в этой комедии, которую сочтет жестокой. Но я смогу напомнить ей, что не очень-то она печется о своих мужчинах. Что касается отца, я был уверен, что моя задумка вполне удовлетворит требованиям сценария. Габилана этот план позабавит. Он обожает нестандартные случаи.
Более деликатным был вопрос о Мод и мсье Ти. Мне придется потерять моих, можно сказать, дедушку и бабушку, питавших меня мыслями, а образ их жизни являлся в моих глазах воплощением счастья. Но я не видел способа навещать их в будущем. Если я появлюсь в Кер-Эмма, Фанфан рано или поздно об этом узнает. И я решил – не без печали – умереть для них тоже.
Итак, решение было принято, но меня смущали многие вопросы. Не схожу ли я с ума? Имею ли я право причинить такое горе Фанфан? Не является ли мое намерение эгоистичным? Где в нем любовь? От чего бегу я в смерть? В смущении я отмел эти вопросы все разом и пришел к выводу, что ни к чему мне брать на себя все переживания романтических героев.
Так я размышлял у себя в комнате. Собрался попить яблочного сока, когда за зеркальным стеклом показалась Фанфан; я отставил стакан.
– Если ты дома, постучи по стеклу. Мне надо тебе что-то сказать. Это важно.
Я дважды постучал кончиками пальцев по стеклу. И она заявила мне следующее:
– Любимый, я сегодня уезжаю в Италию. Съемки в Риме продлятся пять дней. Вернусь в пятницу вечером, домой приду примерно в двадцать два часа. Буду ждать тебя в этой комнате пятнадцать минут. Если не придешь поцеловать меня и сделать предложение, ты меня не увидишь больше никогда. Ты понял? Никогда.
Она собрала дорожный баул, обернулась ко мне и бросила:
– Ciao, bambino. И ушла.
Ее ультиматум просто вынуждал меня на самоубийство. Я не имел права позволить ей загубить нашу страсть. И я поехал в Кер-Эмма.
В поезде я обдумывал все подробности, которые необходимо предусмотреть, чтобы моя гибель показалась Фанфан несомненной. Нужно было, чтобы в фильме, сценарий которого писал мой отец, молодой человек в финале утонул по-настоящему. Если он не погибнет, Фанфан усомнится в моей смерти, как только просмотрит фильм. Еще я попрошу отца объяснить Фанфан, что отпевания не будет; раз тело не нашли, не будет и похорон. Это избавит мою мать от необходимости рыдать над пустым гробом; кроме того, крайне сложно было бы найти покладистого священника. Впрочем, отсутствие могилы затруднит траур Фанфан, как будет и в отцовском фильме; такова и была цель моей затеи. Я хотел навечно остаться жить в ее сердце: набитое соломой чучело любви не состарится.
Шагая по Кер-Эмма, я испытывал странное чувство. Через несколько часов я буду мертв для жителей городка, встречавшиеся мне люди видели молодого человека, минуты жизни которого были сочтены.
Пока я дошел до гостиницы «Глоб», я разволновался. У меня создалось такое ощущение, будто не я, а Мод и мсье Ти вот-вот отдадут богу душу. В холле я остановился. Никого. Я утер глаза, заблестевшие от слез. Потом до меня дошло, что этот дом будет для меня навеки заказан, и меня охватила грусть. Впервые я обратил внимание на букеты цветов, украшавшие холл. Они стояли повсюду. Я словно просыпался. Услышав звук переставляемых бутылок, прошел в бар. Старый Ти за стойкой расставлял бутылки с выпивкой для маловероятных постояльцев. Сезон еще не начался. Он обернулся. По моей щеке катилась слеза. Мсье Ти сразу же это заметил.
– Здравствуй, Александр, – сказал он.
Я опустил голову. У меня не хватит мужества покинуть его навсегда. Посмотрев на меня, мсье Ти, не говоря ни слова, налил две рюмки особой водки, которую он называл «тонкой».
Я облокотился на оцинкованную столешницу стойки лицом к хозяину и уткнулся носом в рюмку. Наступило долгое молчание, которое мсье Ти не прерывал. Он знал, что это ожидание заставит меня говорить со всей откровенностью.
Я рассказал ему все, начиная с праздника по поводу годовщины дамбы. Его молчание заставило меня выложиться до конца. Когда я умолк, он снова наполнил мою рюмку.
– …Вот почему я приехал сюда, чтобы разыграть свою смерть в океане.
Старый Ти помолчал еще минуту, потом объявил: