Все это, а также многое другое мы знаем из более чем откровенного письма Фрейда Флиссу. Его тон, смесь оправдания и извинения, показывает, чего стоила основателю психоанализа недавно обретенная решительность. Фрейд ждал, но «…ни один из знакомых не побеспокоился обо мне». Однако после завоевания Рима «удовольствие от жизни и работы несколько усилилось, а удовольствие от мученичества несколько ослабло». Должно быть, это одна из самых откровенных фраз, которые Зигмунд Фрейд когда-либо произносил о себе. Его совесть была не просто строга – она была жестока. Мученичество стало искуплением преступлений, совершенных или присутствовавших в юношеских фантазиях, – будь то бедность, одиночество, неудачи или преждевременная смерть. Нравственным мазохистом Фрейд не был, но все же некоторое удовольствие от страданий получал.
Об этом свидетельствует и его привычка драматизировать интеллектуальную изоляцию. В нем было что-то от адвоката и сказочника – оба этих ремесла предполагают склонность к ярким краскам и резко очерченным контурам. Кроме того, Фрейд был похож на застенчивого героя, который отождествлял себя с такими гигантами мировой истории, как Леонардо да Винчи, не говоря уже о Моисее… Эти игры ума, одновременно серьезные и шутливые, придают его сообщениям с поля боя некую величественную простоту. Впрочем, автобиографические свидетельства Фрейда фиксируют эмоциональную истину: именно так он ощущал свою борьбу. Шрамы от полученных ран продолжали болеть даже в зрелом возрасте. В 1897 году Фрейд вступил в венское отделение Бней-Брит – самой старой и одной из наиболее многочисленных еврейских общественных организаций, – основанное двумя годами раньше, стал читать популярные лекции своим соплеменникам. Чувствуя, что его словно подвергают остракизму, основатель психоанализа искал «избранный круг» людей, которые привечают его «…независимо от моей смелости». Воспоминания об этих годах неизменно портили ему настроение. «Но более десяти лет после разрыва с Брейером приверженцев у меня не было. Я находился в полной изоляции. В Вене меня избегали, заграница мною не интересовалась», – писал он четверть века спустя. Что касается «Толкования сновидений», книга, по его словам, почти не удостоилась рецензий в специальных журналах.
Каждое из этих заявлений несколько вводит в заблуждение. Разрыв Фрейда с Брейером был постепенным, а не внезапным, с периодами примирения. В любом случае, Фрейд не был абсолютно одиноким: Флисс и, в меньшей степени, Минна Бернайс поддерживали его в самые трудные годы исследований. Не отвергали его и в медицинских кругах Вены. Выдающиеся специалисты были готовы дать рекомендации индивидуалисту, теории которого они считали в лучшем случае экстравагантными. Как мы видели, Крафт-Эбинг, который в 1896 году назвал лекцию Фрейда о происхождении неврозов сказкой, через год выдвинул его кандидатуру на профессорское звание. Кроме того, несмотря на некоторую задержку как дома, так и в других странах, книга о сновидениях вызвала доброжелательные и даже восторженные отклики. Вне всяких сомнений, у Фрейда имелись веские основания считать себя пионером в исследовании этой опасной территории. Научные журналы, полагая, что его идеи абсурдны, давали им еще более презрительные названия. Фрейд просто упрямо держался за свое одиночество, принижая, а иногда даже отбрасывая благоприятные свидетельства, как будто суеверные размышления о страданиях и неминуемой смерти умилостивят ревнивых богов, которые больше всего ненавидят веселье и успех. Но суеверие, как сам себе продемонстрировал Фрейд, есть ожидание несчастий путем проецирования во внешний мир постыдных и неприятных желаний. Его собственное суеверие указывает на бессознательные конфликты, которые терзали основателя психоанализа в детстве, на агрессивные фантазии и соперничество с братьями и сестрами, не говоря уж о страхе наказания за дурные желания.
В конце 90-х годов XIX века – со смертью отца, ускорившимся созданием теории самоанализа и его совершенствованием – Фрейд как будто с особой яростью атаковал свои эдиповы конфликты. Работая над «Толкованием сновидений», он бросал вызов суррогатным отцам – учителям и коллегам, которые взрастили его, но которых он теперь покидал[78]. С каждым месяцем рискуя все больше, он шел своей дорогой. Первая поездка в Рим в сентябре 1901 года окончательно оформила его независимость. Прокладывая путь сквозь тьму, сопротивляясь своей потребности в мученичестве и одновременно испытывая ее, Зигмунд Фрейд демонстративно платил свои психологические долги.
Но он работал, а работа всегда возвращала его к самому себе. 1901-й выдался чрезвычайно беспокойным. С некоторой неохотой Фрейд написал обзор примеров из «Толкования сновидений», опубликованный в этом же году под названием «О сновидении». Возвращение к маршруту, который он уже с таким трудом проложил, вызывало у него скуку и раздражение. Гораздо большее удовольствие Фрейду доставляло завершение работы над «Психопатологией обыденной жизни» – как нам известно, книга вышла в свет в этом же году. Еще более интригующим был случай истерии – знаменитая Дора. Бóльшую часть описания этого случая Фрейд составил в январе, но опубликовал только в 1905 году. Время от времени он занимался психоанализом шуток, ставшим предметом книги, также опубликованной в 1905-м, но самым главным – к его некоторой растерянности и удивлению – стал тот факт, что давние и разрозненные идеи относительно сексуальности начали складываться в целостную теорию.
78
«Глубокая самоуверенность Фрейда, – писал Эрнест Джонс, – маскировалась странным чувством неполноценности, даже в интеллектуальной сфере». Фрейд пытался совладать с этим чувством, поднимая учителей на недосягаемую высоту, что позволяло ему оставаться зависимым от них. Он «идеализировал шестерых, которые играли важную роль в его молодости», и Джонс перечисляет Брюкке, Мейнерта, Флейшль-Марксоу, Шарко, Брейера и Флисса. Но затем, утверждает Джонс, самоанализ привел Фрейда к «полной зрелости» и сделал такие конструкции излишними. (См.: