Непосредственное влияние Империи на имперскую Италию существенно усилилось прежде всего с момента триумфа над Миланом, которому в марте 1162 года довелось пережить горькую судьбу разрушенного города. Применительно к городам это привело к назначению внешних, нередко немецких подеста (производное от potestas), которые действовали или наряду с сохранявшимися коллегиумами городских консулов, или даже единовластно. Известно, например, о назначении в Пьяченцу саксонца Арнольда фон Дорштадта, которому итальянцы за его пегую бороду дали прозвище Barbavaria. Другая возможность состояла в том, чтобы подчинить одному должностному лицу Империи несколько городов (Маркварду фон Грумбаху — Брешиа и Бергамо), окрестную область таких городов (Ламберту фон Нимвегену — территорию Кремы в округе Лоди) или даже не вполне определяемые городами зоны с собственными владельческими признаками (графу Госвину фон Хайнсбергу — Сеприо и Мартезану, то есть местность, традиционно оспариваемую друг у друга Миланом и Комо). Выселенные из своего города миланцы, как давний наиболее опасный элемент ломбардской антиимперской оппозиции, были отданы в подчинение собственному подеста — сначала епископу Генриху Люттихскому (Льежскому), затем другим.
Хотя мероприятия этих должностных лиц Империи, неприкрытое использование хозяйственных и финансовых возможностей этой высокоразвитой области и городов в целях, преследуемых Империей, по своей жесткости едва ли отличались от тех, которые раньше применялись самими коммунами, действия зарубежных господ должны были вести к нарастающему негодованию[499]. Напротив, штауфеновское имперское управление, распространившееся в то же самое время на Среднюю Италию, на этом пространстве нашло для себя благоприятные условия. Имевшиеся там структурные реалии — гораздо меньшее число центров коммунальной власти — делали более возможным вмешательство со стороны имперских властей. В Ломбардии нарастающее сопротивление должностным лицам государя, но также и, несомненно, неодинаковое обхождение с городами, например явное благоволение штауфеновской политики к Павии или Кремоне, приводили к беспорядкам, созданию питательной почвы для городских союзов и появлению их первых ростков, которые вскоре полноценно проявили себя как мощные силы противодействия штауфеновскому имперскому господству в лице Веронской лиги (Lega Veronese) на востоке Верхней Италии и Ломбардской лиги (Lega Lombarda) в главных ломбардских землях. Если в результате этого и потерпело неудачу утверждение собственного имперского управления в Ломбардии, и государь вынужден был в семидесятых и восьмидесятых годах XII века вступить на трудный путь компромисса с коммунами, то заключенный в 1183 году Констанцский мир, обозначивший конец многолетней борьбы, все-таки можно расценить как успех Империи. Отношения с миром коммун были тем самым направлены в упорядоченное русло, готовность обеих сторон к компромиссу привела к примирению. Мир обеспечил Империи не только налоговые сборы и, как следствие, финансовую базу штауфеновской политики, он и в политическом смысле открыл новые многообещающие возможности. Наряду с этим нельзя упускать из виду и благополучное сохранение возможностей для воздействия имперских властей на Среднюю Италию и влияния внутри нее: там в 1180-е годы структуры имперского управления смогли развиваться с определенным успехом и дальше.
Если, наконец, мы поднимем вопрос о смысле и реальной пользе итальянской политики Фридриха Барбароссы, столь остро дискутировавшийся в научной литературе начиная с середины XIX века, то сегодня уже твердо и без сомнений можно заявить о ее оправданности. Прогресс в исследовании раннештауфеновской эпохи применительно к этой проблематике очевиден настолько, чтобы разрушить анахронизмы. Несомненно, сначала необходимо указать на сильный побудительный момент, на расширение горизонта властителя, хотя в деталях уловить это вряд ли возможно. Благодаря ознакомлению с итальянской обстановкой Барбаросса столкнулся не только с большими проблемами, но и с политическими и экономическими возможностями нового свойства, и был вынужден искать ответы на эти вызовы. Итальянская политика, таким образом, породила процесс обучения, которое Штауфен воспринял и из которого извлек пользу. Выводы из него приводили монарха к пропастям, но также и к вершинам его правления и столь существенно определяют теперь его место в нашей исторической картине эпохи высокого Средневековья.
499
Ср.: