Это были практические расчеты, расчеты, которые впоследствии назовут Realpolitik, и, когда Подевильс упомянул договоры, к которым будет апеллировать Австрия, Фридрих просто отмахнулся: «Я уже отдал полкам приказы». Но Фридрих со своей стороны был готов попробовать и переговоры как вспомогательное средство. В пространном меморандуме от 29 октября Подевильс, поддержанный Шверином, предложил провести с Веной торг. За Фридрихом остается Силезия, но он откажется от претензий на Юлих и Берг, будет во всем поддерживать Марию Терезию и окажет поддержку кандидатуре ее мужа, Франца Лотарингского, с которым она сочеталась браком в 1738 году, на выборный имперский трон. Он мог также дать отступного за соглашение — «ипе couple de millions»[49]. Деньги, спорили Подевильс и Шверин, — самый сильный аргумент для Вены. Если это не сработает, необходимо заручиться доброй полей Саксонии и Баварии или получить согласие Франции. С Габсбургами еще можно было договориться. В Вену был направлен посол, граф Готтер, прежний прусский посол в Австрии, чтобы попытаться добиться договоренностей в этих направлениях.
Фридрих прислушивался. Для него главным было, что «армия готова» — и по диспозициям, изложенным в приказах, и по всем предварительным мероприятиям, которые уже закончены. Европа наблюдала. Британское правительство советовало Вене принять предложения, но, когда британский посол попытался получить от Фридриха прямой ответ на вопрос о прусских намерениях, его резко осадили. Фридрих знал, что к Марии Терезии имеет также претензии курфюрст Баварии, рассчитывающий на приобретения в Богемии и даже на Австрийское герцогство. Перед ней также маячила отдаленная угроза со стороны традиционно враждебной и поддерживавшей Баварию Франции. Французское правительство долго колебалось и было озабочено планами молодого короля Пруссии, но в конце концов верх взяло стремление «наказать» Австрию. Началось согласование французского оборонительного альянса с Пруссией, чьи намерения имели под собой основу и не были чем-то из ряда вон выходящим.
Австрийцы послали в Берлин опытного старого дипломата, Маркезе Ботта д’Адорно, разузнать все возможное об истинных намерениях Фридриха. На запросы других европейских держав о его отношении к претензиям Марий Терезии в соответствии с Прагматической санкцией король рассылал осторожные и расплывчатые ответы. Он не настроен враждебно к ее справедливым требованиям, готов их поддержать, однако некоторые из них несправедливы, а у него есть свои претензии. Фридрих избегал излишней откровенности, убежденный, что военные действия вот-вот начнутся, он не собирался жертвовать элементом внезапности. Империя всегда становилась своего рода лотереей, когда начинали выяснять вопросы наследия; но в отличие от других участников этой лотереи прусская армия была в состоянии готовности.
Следовало также принимать во внимание особенности политической психологии. Пруссию, считал Фридрих, в последнее время слишком часто недооценивали. Если ей предстояло занять в Европе место, которое, по мнению короля, ей должно принадлежать по праву, то следовало пошуметь. Утверждение со шпагой в руках прав Гогенцоллернов как нельзя лучше послужит этой цели; и миру придется обратить на это внимание. И не только Пруссия, но и Фридрих нуждался в таком внимании. Он должен доказать самому себе, что он способен устоять перед вызовами и ответить на них.
Фридрих добился своего, мир обратил внимание на Пруссию и ее короля. Его инициативность, демонстративные приготовления, наконец, действия были встречены в штыки враждебными и завидовавшими ему державами. В представлении Марии Терезии, искренней и невинной в своей реакции, он выглядел вооруженным грабителем, который сначала грозит, а потом применяет оружие. Более того, он был протестантским грабителем, а Силезия — в основном католическая провинция.
Позднее многие избрали соображения высокой морали в качестве основания для критики Фридриха, говоря, что его политика оскорбила лучшие чувства Европы. Трудно серьезно принимать ли оценки. Они — продукт либеральных воззрений следующего столетия, действия же Фридриха должны рассматриваться в свете реалий эпохи, в которой он жил. Фридрих, планировавший захват Силезии, если бы захотел, мог бы указать на действия Франции по расширению своих территорий; на захват Британией Гибралтара. Это была обычная практика монархов восемнадцатого столетия — создать видимость законности и заявлять, что это и есть законность. На самом деле все действовали исключительно в своих интересах, используя всевозможные доступные средства. В отличие от своих соперников Фридрих обладал силой воли, решительностью и способностью быстро действовать. К тому же его армия была готова.
Фридрих считал, что, помимо юридических формальностей, торгов, расчетов краткосрочных тактических возможностей и выгод, существует еще вопрос, который пока не рассматривается в канцеляриях Европы, но значит много. Почему, мог спросить он, Австрия и дом Габсбургов должны иметь в этих делах более весомый голос? Силезцы не являются австрийцами. Они расколоты но религиозному принципу и к Австрии не ближе, чем к Пруссии. Кто решил, что Вена управляет ими справедливее и лучше, чем это сделает Берлин? Разве не следует принимать во внимание их собственные интересы? И Фридрих в скором времени даст ответы на свои невысказанные вопросы, проведя в Силезии значительные реформы и намного повысив эффективность деятельности администрации после того, как власть Пруссии над провинцией будет утверждена. Его репутация умелого правителя возникла в Силезии, несмотря на то что имелись проблемы с церковными властями; несмотря на недовольство силезских протестантов, так как король был совершенно беспристрастен и не дал им преимуществ, на которые они рассчитывали. Фридриха мучил еще один вопрос: почему именно Австрия должна играть первые роли в Германии? Он часто заявлял в письмах, что будет всегда защищать законные нрава Австрийского дома, при этом прусский король не лицемерил. Но подчеркивались именно законные права. Он всегда говорил, например, о приверженности духу Прагматической санкции; но отдельные претензии не отвечали его понятиям о справедливости.
Это — жизненно важный, основополагающий и неизбежный вопрос, признавали его открыто или нет. Фридрих Вильгельм в «Политическом завещании» писал, что действовал всегда осторожно, избегая конфликтов с Австрией. Будет ли эта деликатность — или малодушие — постоянным условием германской жизни? Политика Габсбургов, которую объявляли нацеленной на общегерманские и имперские интересы, чаще отражала интересы одной Австрии. Фридрих считал силезский вопрос местным внутригерманским делом. Однако обстановка накалилась во всей Европе. Любой серьезный выпад против Австрии, будет расценен другими государствами как шанс. Вмешательство Франции может повлечь определенные действия со стороны Британии, где кое-кто с нетерпением ожидал начала столкновений между Британией и Испанией на море, в которые окажется втянутой Франция в качестве союзницы Испании. Молодой король Пруссии зажег спичку, а обоз с порохом был очень длинным.
Специальное посольство Фридриха к Марии Терезии ничего не добилось. Письменные инструкции графу Готтеру были подписаны 8 декабря 1740 года, но еще до того, как его приняли в Вене, прусская армия уже перешла границу. 10 декабря Фридрих прозрачно намекнул австрийцу Ботта, что именно произойдет. Монарх-философ обнажил шпагу, и, хотя он заявлял, что его намерения миролюбивы, началась Первая Силезская война.
Часть II
1740–1750
Глава 4
МОЛЬВИЦ-ГРЕЙ
Силезские войны, по определению Фридриха, были «войнами за интерес». Позже они станут «войнами из предосторожности». Он знал, что пройдет много времени, прежде чем (‘го обладание Силезией признают, поэтому, если возникнет угроза, ударит первым. Фридрих осуждал «несправедливые» войны, но считал вторжение в Силезию справедливым и законным. Война для него, как и для других монархов того времени, была нормальным средством достижения цели. По устоявшимся в го время мнениям, вооруженные столкновения не должны вестись à outrance[50]. Они способствуют достижению ограниченных, но необходимых преимуществ.