В 1748 и 1749 годах Фридрих пристально следил за событиями в Скандинавии. Казалось, что между Швецией и Россией вспыхнет война. Фридрих ясно дал попять, что в случае такого развития событий он останется нейтральным, по крайней мере первоначально. Король счел необходимым на случай непредвиденных обстоятельств отдать распоряжения своим войскам, находящимся в Кёнигсберге и Восточной Пруссии, и их командующему, генералу Левальду. Любая война на Балтике стала бы опасным и ненужным предприятием, и тревога не покидала его в течение нескольких лет, вплоть до 1752 года. За раздорами в этом регионе он видел — как и везде — руку Австрии. Фридрих подозревал, что австрийцы, прикрываясь договором с Россией 1746 года, создают напряженность на Севере и Пруссия может легко оказаться втянутой в этот конфликт. Он с глубоким недоверием наблюдал за отношениями — слишком теплыми, по его мнению, — императрицы России и императрицы-королевы Марии Терезии. В 1749 году Фридрих получил известие, что Елизавета, встревоженная опасной ситуацией в Финляндии, готовится направить русские войска в Шведскую Финляндию. Она только что, к некоторому неудовольствию своего двора, приняла решение на год переехать из Санкт-Петербурга в Москву; Фридрих предположил, что такое решение связано с внутриполитическими соображениями. Он опасался, что поход на Финляндию станет предвестником войны. «Voila les Russes qui vont entrer en Suède et par cosèquent la guerre qui va commencer!»[157] Но планы русских оказались некоторым образом спутанными, и грозящий кризис миновал.
Тем не менее ситуация в России продолжала беспокоить, и Фридрих с удовольствием узнал о заключении между шведами и турками союзного договора, который должен был в какой-то мере уравновешивать напор России на Скандинавию. Ему также стало известно — и это доставило меньше удовольствия, — что в России говорят об обещанных Фридриху 20 000 французских солдат, если он примет участие в войне на Севере. Это не соответствовало действительности, и король заподозрил интригу. Сам он твердо придерживался мнения, что Пруссии не следует принимать участие в Северной войне, еще лучше, если никакой Северной войны вообще не будет. В мае 1750 года он установил цену, на каждое подразделение в отдельности, военной помощи Швеции, если такую придется оказывать[158]. Запретил послу в России обсуждать русские намерения в отношении Финляндии с кем-либо из числа российских официальных лиц; все должны были думать, что ему ничего не известно. Фридрих хотел остаться в стороне: «У меня очень веские причины для того, чтобы давать вам такие распоряжения». Фридрих ранее провозгласил дружбу со Швецией и потому подозревал, что эти демонстративные действия России имели целью показать бесполезность добрых отношений с Пруссией. В августе 1750 года его посол, фон Варендорф, оцепил возможность русской агрессии как маловероятную.
Все, что происходило в России, вызывало у Фридриха интерес. В декабре 1750 года он прослышал о планах подписания нового секретного договора между Россией, Австрией и Британией, по которому каждый участник будет гарантировать владения всех других от любых посягательств и непредвиденных опасностей, — договора, к участию в котором, как он понимал, могли быть привлечены Голландия и Польша — король Польши, то есть Саксонии. Вероятно, он узнал об этом из корреспонденции, направлявшейся в Вену, — австрийские дипломатические коды были раскрыты. Это заставляло его нервничать —.хоть и в перспективе, но любые конституционные изменения в Швеции, где шла борьба между роялистами и республиканцами, можно было рассматривать как причины заключения такого договора.
Фридрих получил также информацию о том, что в Санкт-Петербурге развернута беспрецедентная кампания против проституток и беспутных женщин. Почему? Чего ради затеяли это «grande persècution contre се sexe fèminin»[159]? К чему такие строгости? Все делается по приказу императрицы? Русского министра Бестужева? В чем смысл? В апреле 1751 года умер старый король Фридрих Шведский, и сестра Фридриха, Ульрика, стала королевой. Прусский король направил ей соображения относительно обороны Финляндии, а она попросила, чтобы его друг Кейт поделился с ней советами и мыслями, поскольку он был экспертом по России. Финляндия занимала огромную территорию, и войск было явно недостаточно. Ульрика имела собственные коды и подробно обо всем информировала Фридриха.
Фридриху не нравились усилия России привлечь Данию к альянсу, чтобы тем самым оказать давление на Швецию, однако были у него также и сомнения относительно очевидного желания Франции заручиться шведской поддержкой — было неясно, во что все это может вылиться. Он хотел, чтобы в Балтийском регионе и на северных границах Пруссии не накалялись политические страсти. Самое главное, чтобы Швеция не давала России ни малейшего повода рассматривать свою политику как враждебную, и Фридрих в ноябре 1751 года строго-настрого предупредил об этом Ульрику. Несомненно, писал он, что вооруженная австрийцами Россия является ее реальным противником, но у нее не должно быть никакого «prètexte de pouvoir vous attaquer»[160]. Он соглашался, что открытая агрессия в настоящее время, может быть, и маловероятна, но Россия — и Австрия, — безо всякого сомнения, надеются сделать Швецию зависимой от России.
Фридрих писал Ульрике, что в их частной переписке следует отказаться от всяких церемоний. Он был доволен, что ее муж, Адольф, пообещал сохранить конституцию. Переписываясь с сестрой, Фридрих был благоразумен, спокоен, возможно, несколько встревожен, никогда не допускал никаких агрессивных высказываний. Фридрих, однако, как всегда, не питал никаких иллюзий. Когда ему сообщили — на этот раз не сестра, а посольство в Стокгольме — о предложении, чтобы маленький принц Густав, его четырехлетний племянник, был официально обручен с принцессой Магдаленой из Дании, которой тоже было четыре года, Фридрих язвительно написал, что Швецию еще не защищали марьяжи с принцессами, не вышедшими из младенческого возраста. Самой насущной необходимостью остается наращивание войск в Шведской Финляндии.
Семейные вопросы были неотделимы от дипломатических сделок. Самой любимой родственницей Фридриха всегда оста-вилась Вильгельмина. Он был ее «très fidèle frère et serviteur»[161]. Только она, писал он в октябре 1747 года, способна возродить в нем любовь к жизни, которая, казалось, уже умерла. Вильгельмина обратилась к нему за советом, когда ее мужа, марк-графа Байрейта, в начале 1751 года Франция попросила дать обещание, что на имперских совещаниях он не станет выступать против ее пожеланий. За это маркграф получит субсидию, достаточную для содержания 15 000 солдат, — 30 000 экю в мирное время и вдвое больше во время войны. У короля Франции было естественное и неослабевающее желание влиять» на германские дела, хотя единственным официальным обоснованием этого был статус гаранта Вестфальского договора, который поставил точку в Тридцатилетней войне. Что по этому поводу думает Фридрих?
Он уже сталкивался с предложениями такого рода. В октябре того же года в связи со сходным предложением с ним советовался герцог Вюртембергский, ему Франция в случае войны обещала оплатить содержание 4000 солдат; герцога обидело нежелание Франции дать какую-либо часть денег в виде аванса. В то время монархи не могли иметь влияния, если были не способны выставить войско или предложить военную помощь. Фридрих знал, что Байрейт очень нуждается в деньгах. Он посоветовал Вильгельмине, что вполне допустимо немного поторговаться. Солдаты могли бы быть указаны лишь на бумаге, а призваны — на что, собственно, придется тратить деньги, — когда появится реальная необходимость — это один вариант. Другой вариант заключается в том, чтобы настаивать на увеличении размеров субсидии, но Фридрих считал это маловероятным; он знал, что Франция контактирует со многими германскими монархами и вряд ли пойдет на уступку, но попробовать стоит. Что касается его собственного кошелька, быстро добавил он, то он пуст[162]! Письмо заканчивалось приглашением Вильгельмине нанести ему неофициальный визит, «ипе visite de bonne amitiè fait en rob е de chambre»[163], который намного приятнее холодных официальных визитов с их церемониалом и этикетом, скучных для обеих сторон. Их следствием бывает лишь благодарное облегчение после того, как все закончено.
162
Байрейт в конце концов договорился не о 30 000, а о 38 000 экю (примерно 10 700 фунтов). —