Он всегда писал Вильгельмине, не сдерживая эмоций. «Ты была совершенно права, предположив, что маркграф Шведта (их зять женат на сестре Софи) останется верен себе, — написал ей Фридрих в феврале 1752 года. — Он заставил своего брата приехать к себе и принял его с непристойной вульгарностью, которая тебе хорошо известна. И скажи мне, отчего это маркграф Ансбаха так хочет, чтобы я продлил срок действия наших семейных договоренностей? Он прислал сюда какого-то лунатика, которого называет министром кабинета, некоего фон Гюттера…» и так далее. Несомненно, для него было большим облегчением иметь возможность излить тревоги и презрение к соседним монархам перед тем, кого он любил и кто его понимал.
1752 год, закончившийся разрывом с Вольтером, начинался матримониальными предложениями к младшей сестре Фридрихом, Амелии, красивой девушке. За несколько лет до того ее прочили в жены герцогу Камберленду. Теперь рассматривался союз Амелии с королем Дании, вдовцом. К нему Фридрих относился безо всякого энтузиазма. Из этого ничего и не вышло. В мире европейской политики многочисленные действующие лица подобно танцорам двигаются то в одну сторону, то в другую, не допуская при этом изменений мизансцены. Фридрих был строгим главой семьи, и все остальные перед ним трепетали. Он бывал и резким, и деликатным. Август Вильгельм однажды обратился к Фридриху за разрешением съездить в Швецию и получил отказ — с политической точки зрения такой визит в то время мог породить проблемы. Пространное письмо Фридриха с объяснениями — «твоя просьба невинна, обоснованна и чиста; мне ужасно неприятно, что приходится говорить тебе, что это невозможно», — написано откровенно и по-братски. В это время его письма к Августу Вильгельму, принцу Прусскому, были живыми и полными теплых чувств.
Дипломатические сделки, маневрирование, выбор позиций — все это занимало у него много сил и времени. Переговоры с Австрией представлялись неприятными. Фридриху периодически давали понять из Вены, что недовольны его управлением в Силезии, нередко это касалось отношения к религии. Такие обвинения он твердо отметал, уверенный в проведении там изначальной линии веротерпимости. В 1750 году велась активная переписка о титуле «короля римлян» для сына Марии Трезии, Иосифа. Эта проблема обсуждалась на имперских заседаниях, выполнявших роль своего рода игровых площадок, на которых германские князья-выборщики и их покровители в Германии и за ее пределами разыгрывали политические карты, в большинстве случаев при относительно небольших ставках. Мария Терезия твердо стояла на своем. Ее помимо прочих поддерживал король Британии Георг II. Этот вопрос начал играть роль лакмусовой бумаги для определения симпатии к Габсбургам и стал предметом для германских споров. Фридрих, демонстрируя определенную нейтральность, предложил подождать, пока молодой человек подрастет, — он родился в 1741 году.
Затем Фридрих получил секретное донесение от своего человека в Дрездене, фон Мальцана, в котором говорилось, что австрийцы надеются посадить Карла Лотарингского, зятя Марии Терезии и старого противника Фридриха, на польский престол. Этот план поддерживают русские, и его реализация потребует голосования в польском сейме. Брюль, старый враг Фридриха при саксонском дворе, активно поддерживал в Польше семью Чарторыйских, фактически уже управлявшую страной и тесно связанную с Санкт-Петербургом. Чарторыйским жестко противостояли другие знатные польские фамилии — Радзивиллы, Потоцкие, Любомирские, изображавшие в этой раздробленной стране квазисуверенов. Фридрих подозревал, что Брюль вовлечен в сговор по продвижению кандидатуры Карла Лотарингского, независимо от того, как это отразится на интересах Саксонии. Он был озабочен и 18 декабря 1751 года написал Людовику XV письмо, целиком посвященное польскому вопросу. Если правда, что Австрия и Россия планируют посадить Карла Лотарингского на польский трон силой оружия — а это неизбежно, — то можно ли с этим примириться? Фридрих полагал, что нет. Какова будет реакция Франции? Он изложил военные варианты ответа.
Для защиты Польши от возведения на престол нежеланного суверена можно сформировать коалицию в составе Пруссии, Франции и Швеции. Она была бы способна противостоять мощи Австрии и России. Последняя могла бы создать численное превосходство в важнейшем регионе, в Польше. Франция может попробовать заключить другие сделки, но это скорее всего лишь осложнит проблему, вызвав враждебные действия со стороны Британии и тех германских монархов, которых Британия сможет переманить или купить, а также голландцев. Швеция мало что способна противопоставить России на Севере — ее защищают естественные рубежи. В итоге вся тяжесть такой войны ляжет на Пруссию, которая не способна одновременно противостоять Австрии и России. Война в составе коалиции за Польшу, таким образом, выглядит невозможной, но к союзу можно было бы привлечь Оттоманскую Турцию. Этот план трудновыполним, но дает лучшие шансы на сохранение мира в I Центральной Европе. Непрерывное оттоманское брожение[164] на южных рубежах Российской и Габсбургской империй могло быть полезным и для Пруссии, и для Франции.
Вот такое занимательное письмо Фридриха. Незадолго до того он направил послание более общего содержания Людовику XV. В нем говорилось, что мир в Европе висит на волоске и его беспокоят сообщения о коалиции — Россия, Австрия, Британия, — направленной против него самого. Однако письмо Фридриха, где он рассматривает все «за» и «против» и в результате отбрасывает мысль о коалиции для защиты Польши, приводит в замешательство. Позднее король Пруссии предположил, что его содержание стало известно в Вене, это вполне вероятно, но сильно усложняет дело. И если все было специально подстроено Фридрихом, то возникает естественный вопрос: «Для чего?» Его письмо начиналось с утверждения о создании австро-русского заговора, нацеленного на установление господства над Польшей путем избрания королем Карла Лотарингского; далее заявлялось, что такое развитие обстановки неизбежно, но ни Франция, ни Пруссия его терпеть не намерены; потом делается вывод, что военные действия здесь не помогут. Закапчивается послание предположением, далеким от реальности, но теоретически вполне допустимым, — проблему можно было бы решить путем привлечения оттоманских турок, которые еще относительно недавно опустошали большие территории Южной России и доходили до Вены. На Фридриха, обычно столь прагматичного, это не похоже: начать с твердого заявления и закончить очевидным бредом. Возможно, истинной целью письма было желание определить, по-прежнему ли сильно неприятие Бурбонами претензий Габсбургов — и, может быть, Романовых, — как он надеялся. Один из способов это узнать — поднять шум вокруг Польши.
В конце письма к Людовику XV от 18 декабря Фридрих не без патетики заявил о том, каким позором для Европы обернется подобное усиление Австрии, а затем, уже спокойнее, заметил, что, вероятно, было бы менее рискованно с этим смириться. Его письмо можно интерпретировать лишь как попытку встревоженного человека измерить температуру и, возможно, найти слабое утешение. Его тревогам очень скоро было суждено сбыться.
В это время отношения Фридриха с Британией и Ганновером были скорее корректными. Он всегда уповал на то, что они улучшатся, когда Георг II отойдет в мир иной. Король Пруссии неплохо знал английскую конституцию, но полагал, и небеспричинно, что характер и расположение суверена играют не последнюю роль. Потому он опечалился, узнав о смерти принца Уэльского, «бедный Фред» умер в марте 1751 года. Фридрих очень надеялся на потепление отношений с переходом трона к нему. Теперь наследником предположительно становился тринадцатилетний мальчик, и он с тревогой пытался выяснить его настроения. В конце года Фридрих получил известие о подготовке нового союза: Россия, Австрия, Британия с Голландией и Саксонией. Фактически это было предложением оживить прежний альянс, а затем затащить в него Швецию, удержав ее таким образом от установления дружественных отношений с Францией, и, конечно, обеспечить сдерживание Пруссии. Этого не произошло, но беспокойство Фридриха не ослабевало и он о нем много писал. По его мнению, склонность к единению Les deux cours impèriales[165], Вены и Санкт-Петербурга, вызывала озабоченность, в то время как Лондон не утратил, как он выразился, своих необъяснимых симпатий к Вене. Фридрих надеялся, что это из-за враждебности к Франции.