Фридрих так и поступил, но это был трудный бой. В его собственном отчете о сражении, составленном сразу после него, Фридрих описал действия своей кавалерии как успешные, несмотря на артиллерийский и ружейный огонь с флангов. На самом деле он поставил ее — или позволил ей оказаться — в неблагоприятную ситуацию, когда скрытый противник искусно использовал позиции для организации продольного огня. Захват горы Лобош в некоторой степени явился повторением атаки на Гранеркоппе под Соором — безрассудного, дорого обошедшегося броска под руководством герцога Бевернского[190]. Австрийцы попытались расстроить наступление натиском на левый фланг Фридриха, и это вынудило его направить два последних батальона на левый фланг и сместить влево основные силы, развернув их также налево, и укрепить ослабленный центр остатками тяжелой кавалерии. В конце концов прусская пехота одержала верх и пробилась к самому Лобозицу, сбив противника с горы Лобош. Войска к этому времени израсходовали все патроны и брали австрийцев в штыки.
Бой длился семь часов. Браун приказал отступить за Эльбу и Эгер, прикрываясь кавалерийским арьергардом и сжигая за собой все мосты. Его основные силы, расположенные за Мо-реллеп-Бах, в бой не вступали. Лобозиц был нелепым эпизодом в военной карьере Фридриха — дорого давшейся битвой, которая в связи с отсутствием попыток преследовать неприятеля оказалась совершенно бессмысленной с точки зрения вторжения в Богемию. Основные силы австрийской армии оставались по-прежнему в целости и сохранности, их передвижение — беспрепятственным, хотя сражение продемонстрировало, что могут сделать прусская дисциплина и решительность, когда дело доходит до драки. Фридрих писал Кейту 14 октября: он полностью уверен, что сможет продержаться в Богемии, создав численное преимущество. Казалось, что эта уверенность основывается скорее на оптимизме, чем на фактах или логических расчетах, однако Фридрих планировал значительное увеличение численности армии в течение зимы, когда она будет находиться на зимних квартирах. В январе он бодро сообщит Вильгельмине — пользуясь абсолютной секретностью, — что к середине февраля увеличит численность своих войск до 210 000 штыков, и именно поэтому он вел себя так тихо.
Фридрих мог претендовать на победу над саксонцами. Войска, которые Браун направил им на помощь к Пирне, были перехвачены кавалерийскими частями Фридриха, и теперь пруссаки сконцентрировали все необходимые силы против саксонской армии. Она капитулировала на почетных условиях в тот же день, 14 октября, когда Фридрих доверительно писал Кейту, хотя у нее в Пирне имелись запасы продовольствия на несколько недель. Заслуги за первую фазу кампании и ее относительный успех Фридрих, как всегда, приписал своей армии. Король в очередной раз порадовался тому, как она показала себя. «Ты их знаешь, — писал он Морицу Ангальт-Дессаускому, — после того, через что они прошли, все на свете им по плечу!» В отчете о сражении при Лобозице Фридрих говорит, что никогда еще не был свидетелем такой храбрости — это касается и пехоты, и кавалерии — всех, кем «ему досталась честь командовать». О потерях, которые они понесли, он, по его словам, не мог упоминать без слез. Все это наверняка искренне — потери глубоко взволновали Фридриха. Вместе с тем его отчет оставляет впечатление, словно король был несколько потрясен свирепостью сражения, как будто в этом присутствовал элемент неожиданности. Возможно, он не готов был к встрече с противником, подготовленным лучше, чем ожидал.
Сам Фридрих оставил поле боя еще до того, как была окончательно разрешена проблема Лобоша. Он поскакал к Пирне, остановившись, однако, в деревне Билинка, расположенной всего в нескольких милях к западу от лобошских позиций у подножия горы. Покинуть поле боя до того, как достигнут окончательный тактический успех, — странное поведение, но король был уверен в герцоге Брауншвейг-Бевернском, наблюдавшем за финальной стадией победоносной атаки на Лобош, а Фридриха беспокоила возможность усиления саксонцев и сосредоточение австрийцев на дальнем фланге пруссаков. Его критиковали за то, что он не воспользовался этой победой. Полагали, он мог двинуться маршем на Прагу и Вену — Прага находилась всего в сорока пяти милях к югу, — оставив Саксонию в покое; вместо этого он затупил свою шпагу в ненужном сражении, за которым ничего не последовало. Такое мнение не учитывает общестратегическую ситуацию и уязвимость Фридриха, пока он смог лучше обеспечить себя с точки зрения тыловой защиты. Король был озабочен- подвозом припасов и фуража. Кроме того, он всегда ясно давал понять, что считает зимние кампании, кроме случаев, когда без них абсолютно нельзя обойтись, нежелательным делом, дорогим и утомительным для армии.
Фридрих занялся упрочением победы над Саксонией. По условиям капитуляции был четко прописан вопрос о саксонских офицерах; их суверен, курфюрст, король Польши, сдался в плен и уехал в Польшу с семьей со всеми королевскими почестями — он отправился в Варшаву 18 октября. Условия касались дальнейшей службы офицеров и войск под их командой, что привело к обмену довольно язвительными посланиями между Фридрихом и генерал-майором фон Сноркеном, ответственным в Варшаве за их выполнение со стороны Саксонии, — переписка была грубо прервана Фридрихом в декабре. «В этом вопросе я умываю руки! Это последний ответ, который Вы получили от меня!». Его также возмутили сплетни, распространяемые Брюлем: якобы Август, несмотря на гарантии со стороны Фридриха, вовсе не находился в безопасности, — нелепое обвинение, поскольку тот всецело был в милости короля Пруссии.
Саксонские солдаты после капитуляции должны были войти в состав прусской армии. Фридрих неосмотрительно сформировал из них 10 новых полков, договорился об ассигновании финансовых средств для покрытия соответствующих расходов и назначил командовать в них прусских офицеров, подготовленных не лучшим образом. Он недооценил патриотических чувств саксонских военных. Это создавало почву для вероятного роста дезертирства, что и не преминуло случиться. В начале 1757 года два взбунтовавшихся полка пришлось расформировать. Фридрих провел расследование и обратился за пополнением к ландграфу Гессен-Касселя. В Саксонии он ввел жесткую систему реквизиций, при помощи которой обеспечил покрытие более одной трети расходов на кампанию.
Фридрих запрещал разбои и грабежи. Он писал в резких выражениях командующему в Лусатии, генералу фон Норману, что ему стало известно о фактах грабежей, за немедленное пресечение которых Норман будет отвечать непосредственно перед королем. Супруга Брюля, которого он не выносил, написала ему лично, что гусары, состоящие на прусской службе, утащили у нее некоторые предметы мебели. Фридрих немедленно ответил, что разберется в этих фактах и никогда не допустит, чтобы имущество кто-то незаконно присваивал или плохо обращался с ним. Переписка с семьей Брюля продолжалась еще некоторое время; в целом ее содержание было неприятным. Ведь выгоды от оккупации Саксонии могли быть получены и без вопиющих беззаконий. Любимый поставщик картин Фридриха, Готчковский, заполучил патенты на фабрике фарфора в Мейсене и наладил производство в Берлине — предприятие в конце концов оказалось неудачным, и король его перекупил.
Фридрих надеялся, что с дипломатической точки зрения будет полезна официальная публикация выдержек из документов, захваченных в Дрездене, показывающих вероломство и агрессивные намерения Саксонии. Фридрих, отослав в Берлин целый сундук бумаг, приказал Подевильсу и Финкенштейну[191] составить и опубликовать материал. Впоследствии он был крайне возмущен их работой, выговаривал за отсутствие всякого воображения. Вместо тщательно выверенного пропагандистского удара, действенного разоблачения бестактного поведения Саксонии, полностью оправдывающего вторжение Фридриха, они просто прислали на одобрение Фридриху выдержки из документов, которые, взятые сами по себе, совершенно не подходили для того, чтобы должным образом осветить проблему. Его министры подчеркнули вполне предвидимые трудности: для вскрытия злонамеренных фактов в саксонские бумаги желательно ввести дополнительную информацию, которой они располагают, но она получена из перехваченных дипломатических депеш. Приемлемо ли это? Министры поставили короля перед дилеммой.
190
Кузен королевы — супруги Фридриха — их отцы, сыновья Фердинанда Альберта Брауншвейг-Бевернского, были братьями. —