Зоя Васильевна побледнела, уронила половник, перешагнула через него, схватила внука за плечи и прижала к себе.
— Я бы всё сделала, только бы не было этой бессмысленной бойни… Но как тебя защитить, я не знаю…
Наташа ставила отцу банки. Он лежал на животе, подставив рыхлую спину и, отвернув поневоле голову к стене, сердито выговаривал дочери.
— Работать надо, работать…
— А искусство, по-твоему, не работа? — обиженно возражала Наташа.
— Это у тебя-то искусство? Вертишься, как белка в колесе: три слова на радио, роль без слов на телевидении, «Кушать подано» в театре…
Наташа сдерживала слёзы, эти бесконечные споры людей, не способных понять друг друга, опустошали её.
— Папа, ты ведь занимаешься наукой… Это тоже творчество. Почему ты не хочешь меня понять?
Она загасила горящую палочку и крепко укутала старика пледом.
— Творчество… — Гнусавил в подушку Алексей Петрович. — Наука — это, действительно, творчество. Это нужно всем — и государству, и людям…
— Театр тоже нужен всем, — не сдавалась Наташа, хотя спорить она совершенно не умела.
— Зачем нужен? — Последовал гнусавый вопрос.
— Ну… — Совсем растерялась Наташа. — Просто, чтобы лучше узнать жизнь…
Алексей Петрович хрипло засмеялся, закашлялся…
— Это в театре-то? Сколько раз на твои премьеры ходил, мать заставляла… Три часа в темноте просидишь, а про что речь, так и не поймёшь… Вот я где-нибудь в Чимкенте сутки на вокзале в ожидании поезда проведу, такую жизнь увижу, что твоему Товстоногову и не снилось…
Славка снова заглянул в кухню.
— Ба, разними их… Подерутся…
Зоя Васильевна отложила половник, закрыла крышкой кастрюлю, выключила газ.
— Совсем наш дед болеть не умеет…
Когда она вошла в комнату и встала у порога, Наташа сидела в кресле, обречённо дожидаясь конца процедуры. Алексей Петрович всё ещё лежал, уткнувшись носом в подушку. Банки подпрыгивали на его спине, когда он говорил.
— Я, между прочим, всё это ему сказал… — вдруг ядовито хихикнул он.
— Кому? — Даже привстала с места Наташа.
— Да Товстоногову твоему, Гоге…
Зоя Васильевна всплеснула руками.
— Да где же ты с ним встретился?
— А мы часто встречаемся …В Смольном… Пленум обкома был на той неделе… Рядом сидели… Вот я ему всё и сказал…
— Что «всё»?
— Что он ставит всякую дребедень… Что думал, то и сказал…
Наташа выразительно посмотрела на мать, потом на часы, и, вздохнув, начала снимать банки со спины отца.
— Надеюсь, ты ему не сказал, что ты — мой отец?
— Конференция началась. Мне с докладом надо было выступать. Уже не до тебя было…
Наташа еле сдерживала слёзы.
— Мам, ты на какой спектакль его водила? — Спросила она через плечо.
— «Ханума»… Хотела, чтобы он посмеялся, отдохнул…
— Ну, вот… Надо было в Пушкинский… На «Оптимистическую трагедию»…
Наташа быстро вышла и заперлась в ванной.
— Зачем ты её обижаешь, Алёша? И без того ей не просто живётся…
Алексей Петрович, освобождённый, наконец, от банок, сел на диване.
— Сама себе такую жизнь придумала. Вместе с тобой, между прочим… Могла бы любую профессию выбрать — инженера, доктора… В артистки ей захотелось… — И, останавливая жену, которая хотела что-то возразить, попросил:
— Подиктуй-ка мне этих… писателей, что ли…
Наташа беззвучно плакала в ванной.
Вскоре телевизор был выключен. Алексей Петрович, закутанный женой в плед, старательно писал под её диктовку за круглым обеденным столом.
— Эк-зю-пе-ри… Э-лю-ар…
Зазвенел звонок. Славка бросился в прихожую, распахнул дверь. Вошёл Дмитрий Павлович.
— Ты чего? — Засмеялся он, увидев разочарованную физиономию парня. — Девочку ждал?
— Отца. Должен приехать.
— Как дед?
— Всех «низводит»… Как Карлсон «домомучительницу». Спасайте.
Дмитрий Павлович снял пальто, прошёл в гостиную. Алексей Петрович сосредоточенно записывал.
— Мане, Моне, Дега, Лотрек… Латрек или Лотрек?
— Принести альбомы?
— Не надо. Не хочу ничем лишним забивать себе мозги. Мне бы только писателей с художниками не перепутать, как в Голландии… Хорошо, что наш посол тогда меня своим телом закрыл… Пусть этот список в кармане лежит, подсмотрю, коли нужда будет…
— Ты что, во Францию собираешься? — Вошёл в комнату Дмитрий Павлович. — Здравствуй, Зоя…